Скачка возобновилась; небо стало затягиваться пеленой серых облаков. Хизи думала, что короткий отдых мало помог лошадям, но ее спутники-менги и «Шелду», похоже, лучше разбирались в этом. И все-таки бока Чернушки ходили ходуном, шея потемнела от пены, и Хизи тревожилась: Чернушка была ее первым скакуном, прекрасным животным, и девочка совсем не хотела ее потерять.
Хизи посматривала на Шелду, выискивая в его внешности какие-нибудь признаки его истинной природы. Неужели Перкар прав? Может быть, это он от нее и скрывал? Хизи попыталась в точности вспомнить, что ей сказал Перкар, но не смогла: тогда в ее мыслях царила путаница, она была слишком потрясена падением и гибелью Гана.
Так это все-таки был он. Хизи стиснула зубы при этой мысли. Она не может сейчас позволить себе думать о Гане. Не может. Она должна сдержать боль сердца еще на день; потом можно будет позволить скорби поглотить ее. И она способна на такое. Нужно обдумать неотложные и очень важные дела.
Хизи снова оглянулась на Шелду, стараясь понять, какая связь может существовать между богом-Вороном и двумя нолийскими аристократами. В этот момент поток внезапно превратился в фонтан из тины и водяных брызг. Всадники, которые оказались ближе всех к берегу, были отброшены этим взрывом, даже сам Шелду не удержался на своем взвившемся на дыбы скакуне. Хизи смотрела, разинув рот, на то, что открылось ее глазам.
Верхняя часть существа походила на сморщенную саламандру, серовато-черную, с маленькими глазками и торчащими по сторонам головы жабрами, похожими на перистые рога. Тварь прыгала на задних ногах, похожих на человеческие, хотя передние конечности были короткопалыми лапами земноводного. Беззубая пасть, в которой легко поместился бы человек, была широко открыта.
Первой Гхэ увидел Охотницу, ощутил исходящее от странного, похожего на женщину существа могущество. Окружавшая ее стая тоже была переполнена яростной силой, и Гхэ понял, что Мох его не обманывал. Победить эту богиню и ее спутников будет нелегко. Гхэ собрал внутри себя собственную свиту, взрезал ножом ладонь, чтобы пролитая черная кровь породила чудовищ, но не успели они напасть на огромных волков и одетых в шкуры людей, как заметил приближающегося демона.
Перкар — так называл его Ган, но для Гхэ у него было другое имя: смерть. Костяная маска, в которую превратилось лицо Гхэ, каким-то образом исказилась безумной яростью, и вампир с воплем кинулся на врага.
Гхэ завернулся в плащ из ветра и сплел себе щит из невидимого пламени; поглотив жизнь своего коня, он спрыгнул с него, разбрызгивая собственную кровь, капли которой тут же превращались в травяных медведей и каких-то длинноногих тварей, для которых у него не было названия. Пусть они разделаются с этим обладателем волшебного меча и холодных как сталь глаз. Сам он как стрела полетел к Охотнице, уверенный, что если ему удастся пожрать ее, ничто на земле уже не остановит его — даже старушка-смерть.
Перкар вскрикнул от огорчения, когда вокруг него с земли поднялись страшилища; однако тут же его захватила песнь меча, направлявшего его удары. Юноша оскалил зубы в жестокой улыбке, когда голова травяного медведя слетела с массивных плеч и горячая струя черной крови брызнула ему в лицо; Харка тут же повернулся в его руке и, как серп, рассек длинное скелетообразное чудовище, похожее на гигантского богомола.
Вокруг него кипела битва, лес внезапно превратился в сад, где растет смерть. Менги издавали пронзительные вопли, боги, составлявшие свиту Охотницы, грозно ворчали. Краем глаза Перкар заметил, как огромный волк прыгнул на менгского воина и страшные клыки и когти мгновенно разделались и со всадником, и с конем; человек-медведь, из глазниц которого торчали две стрелы, слепо метнулся прямо под удар кривой менгской сабли.
Когти созданной Гхэ твари рванули кольчугу Перкара, кольца с треском лопнули, и в тот же момент Тьеш, взвизгнув, упал на колени. Юноша ловко выпрыгнул из седла и принялся рубить Харкой врагов, не переставая при этом высматривать пожирателя жизни. Наконец, перешагнув через умирающего травяного медведя, он увидел своего врага: нолиец, оказавшийся рядом с Охотницей, был подобен взметнувшемуся языку пламени. Копье богини пронзило его, но вампир рванулся вверх, насаживая себя на древко, и между сражающимися сверкнула молния. С воплем, едва не разорвавшим ему горло, Перкар стал пробиваться в ту сторону: любой, кто оказывался между ним и тискавой, умирал.
Однако Гхэ дотянулся до Охотницы прежде, чем Перкар оказался на расстоянии удара, и там, где сверхъестественные существа коснулись друг друга, вспыхнул яркий, как солнце, свет. Охотница пронзительно закричала; полуослепший Перкар продолжал пробиваться сквозь ряды чудовищ, число и ярость которых словно удвоились. Когда юноша снова смог видеть отчетливо, тискава яростно отбивался от стаи волков и руткирулов, но на глазах у Перкара помощники Охотницы рассыпались в стороны, и пожиратель жизни один остался стоять среди их трупов.
Перкар теперь узнал его, хотя видел этого человека — когда тот еще был человеком — одно мгновение в сумрачных подземельях Нола. Гхэ был искусным бойцом: без Харки Перкар никогда не победил бы его.
Если не считать лица, в тискаве теперь немногое напоминало человека. Его одежду когти и клыки изорвали в клочья, и странный цвет тела и неестественные формы окостеневших груди и плеч были отчетливо видны. Глаза вампира вспыхнули темным огнем, когда, расшвыривая убитых зверей и богов, он двинулся навстречу Перкару. Юноша гадал, куда исчезла Охотница, но тут он вспомнил, как тварь пожрала богиню потока, и все тревоги и сомнения оставили его. Перкар с боевым кличем прыгнул вперед.
Но тискава двигался гораздо быстрее, хоть ему и пришлось неловко отпрыгнуть; удар Перкара не достиг цели.
— Ты! — оскалился вампир. — На этот раз не видать тебе моей головы!
Перкар ничего не ответил. Он держал Харку наготове, но когда чудовище внезапно прыгнуло, выставив когти, даже волшебный меч с трудом заставил руку юноши двигаться достаточно быстро. Перкар метил в шею тискавы, но тот заслонился рукой. Юноша не поверил своим глазам: вместо того чтобы вонзиться в плоть, клинок скользнул по руке, содрав кожу и обнажив желтый костяной панцирь под ней. Быстро повернув Харку, Перкар сделал шаг назад и нанес удар между ребер пожирателя жизни; своей цели он достиг — Харка, круша кости и мышцы, перерубил хребет и рассек чудовище от груди до бедра. Но в этот момент когти тискавы мелькнули перед лицом юноши, и он ощутил внезапное онемение и ужасный жар. Словно ребенок, схвативший уголек и обжегшийся, Перкар вскрикнул и отпрыгнул назад. Тискава попытался преследовать его, но тело вампира неуклюже осело набок: позвоночник больше не служил ему опорой.
Попятившись еще дальше, Перкар коснулся рукой шеи и ощутил струйку теплой крови: одна из артерий была порвана страшными когтями; но прямо под его пальцами рана закрылась: Харка не терял времени даром.
«Ему почти удалось разделаться с тобой, — сказал меч. — И наши душевные нити он пытался вырвать тоже».
Яростно оскалив зубы, Перкар рванулся вперед, но в этот момент в него врезалась лошадь, повалив на землю; юноше пришлось быстро взмахнуть Харкой, чтобы отразить удар менгского воина. Бог-меч, блеснув, пронзил всадника, когда тот попытался напасть снова. Когда Перкару удалось подняться на ноги, он увидел, как сама земля вздыбилась огромной колонной, превратившейся в Охотницу. Богиня была теперь грузной, и над оскаленной мордой львицы вздымались черные лосиные рога. Тискава, нижняя часть туловища которого безжизненно повисла, только успел взлететь на крыльях бешено крутящегося вихря, как богиня ударила его рогами. Пожиратель жизни взвизгнул, но сумел стиснуть шею богини обеими руками и, к изумлению Перкара, поднял Охотницу в воздух. Они закувыркались над землей, словно листья, уносимые осенним ветром. Перкар увидел, как Охотница преобразилась в какую-то темнокрылую птицу, и оба противника исчезли из глаз в густых ветвях огромных деревьев.