– Художник, значит? – удивилась Вера.
– Угу, – скривилась Янина, – сказала бы я «от слова худо», да язык не поворачивается. Это, знаешь ли, были такие картины, на которые посмотришь – и жить не хочется. Там на фоне городских пейзажей – прилично, кстати, написанных, насколько я в этом разбираюсь, все время вылезали какие-то ужасные монстры. Например, в сквере возле Казанского собора, как раз между памятниками Кутузову и Барклаю-де-Толли лежит огромная зверюга – хвост чешуйчатый, на спине гребень, а голова – свиная, с клыками. Или на причал возле Исаакия выплывает рыба не рыба, чудовище какое-то, и хватает людей на набережной, только ноги свисают из пасти.
Вот ты улыбаешься, – продолжала Янина, – конечно, в пересказе все это выглядит не страшно. Но если бы ты на те картины поглядела… Это такой леденящий ужас в сердце заползает… Ей-богу, после такого вернисажа с моста в Неву броситься хотелось… Я долго думала, а потом сообразила, что это он, муженек мой, таким образом душу свою черную выворачивал. Злой он был, все хорошее ненавидел и высмеивал. Только люди про это не догадывались, он притворяться умел мастерски. Ну, а перед женой-то притворяться долго не станешь, так что я все поняла. Но поздно, он мою собственную душу сумел уже отравить…
Они помолчали, потом Янина поглядела на Веру в упор и спросила:
– Ну что, довольна ты теперь? Все про меня узнала?
– Да как сказать… – Вера пожала плечами. – Ну, я пойду, пожалуй. Извини за беспокойство…
Янина даже не пошла ее проводить.
Вера аккуратно прикрыла за собой дверь ее квартиры и остановилась на площадке как вкопанная. Прямо перед ней промелькнула женская фигура, в которой она с изумлением узнала ту самую женщину, знакомую Старыгина. Женщина бежала бегом вниз по лестнице и даже не взглянула на Веру. Зато Вера уставилась на нее в полном изумлении. Лицо женщины беспрерывно менялось. То оно было испуганным, губы тряслись, глаза моргали, едва удерживаясь от слез. И тут же лицо твердело, черты становились жестче, в глазах мелькали молнии, Вере показалось даже, что женщина становилась выше ростом.
Незнакомка пропала за поворотом лестницы, Вера едва не бросилась вслед за ней, но вспомнила свой сон, остановилась и прислушалась.
Шум стоял неимоверный, где-то наверху сверлили стену. Вера ни о чем не думала, ноги сами понесли ее наверх. Подойдя к той самой квартире на третьем этаже, она увидела, что дверь приоткрыта, незнакомка, убегая, не смогла ее захлопнуть, замок не позволил.
Услышав грохот копыт на мосту перед воротами замка, часовой выбежал на дождь и вгляделся в темноту. К воротам вскачь приближалась группа всадников. Впереди, на корпус оторвавшись от остальных, мчался грузный человек в дорожном плаще, на огромном черном жеребце.
– Отворяй ворота, кретин! – заорал этот всадник, темной громадой нависая над часовым.
– Кто такие? – гаркнул часовой, вглядываясь в темноту. – Извольте назвать пароль!
– Говорю тебе – отворяй! – Всадник потащил саблю из ножен.
Часовой попятился, схватил ружье, но в это время отсвет факела упал на лицо всадника, и он узнал господина герцога.
– Ваша светлость… – выдохнул гвардеец испуганно и кинулся к воротам.
Герцог выругался ему вслед и придержал коня, нетерпеливо переступавшего ногами.
Едва ворота приоткрылись, герцог пришпорил взмыленного коня и въехал в замковый двор. Свита поспешала следом. Приблизившись к крыльцу, герцог соскочил с коня, бросил поводья перепуганному конюху и взбежал на крыльцо, бешено сверкая глазами и топая сапожищами. Его одутловатое лицо было багровым от гнева.
– Где этот тухлый сморчок? – орал он, поднимаясь по лестнице и пыхтя, как кабан в тростниках. – Где этот вонючий крысеныш?
– О ком вы изволите говорить? – пролепетал ключник Алоизиус, едва поспевая за герцогом.
– Я изволю говорить о гнилом мухоморе, об этом чертовом ублюдке, который обманул меня, как торговка на городском базаре!
– И все же я не понял… – взмолился Алоизиус, припадая на хромую ногу и стараясь не отставать.
– А должен бы понимать! Ты достаточно долго служишь у меня, старик, чтобы понимать обыкновенную человеческую речь, а не только слащавый лепет придворных подонков! Я говорю об этом дрянном алхимике, об этом прислужнике Сатаны, из-за которого я выглядел последним идиотом, хуже того – нищим!
Накануне к нему в шатер зашел командир швейцарских наемников, чтобы получить месячное жалованье для своих солдат.
Герцог приветливо поговорил со старым воякой, обсудил с ним планы боевых действий и достал свою походную шкатулку, в которой, как он знал, было еще довольно золотых, чтобы достойно завершить датскую кампанию. Он открыл шкатулку, отсчитал причитающуюся швейцарцу сумму и придвинул к тому звенящую груду монет.
Однако на лице полковника появилось какое-то странное выражение.
– Что с вами, мой друг? – спросил герцог удивленно.
– Что со мной? – переспросил швейцарец, и его иссеченное шрамами лицо скривилось. – Мне кажется, ваша светлость, мы с вами договаривались вполне определенно: двести золотых в месяц…
– Я и отсчитал двести, – недоуменно проговорил герцог.
– Двести золотых! – отчеканил полковник. – Двести золотых, а не двести поганых кругляшей!
– Что?! – возмущенно повторил герцог. – Да как вы смеете…
Он схватил пылающий канделябр, поднял его над столом… и побледнел: перед швейцарским полковником лежала груда серых кругляшей, лишь отдаленно напоминающих честные золотые рейхсталеры.
– Что это?! – воскликнул герцог и снова кинулся к своему походному ларцу. Он откинул его крышку, заглянул внутрь… ларец был наполнен такими же свинцовыми кругляшами.
– Надеюсь, ваша светлость в ближайшие дни рассчитается со мной, как положено, – проговорил швейцарец, поднимаясь из-за стола. – Иначе мой полк покинет ваш лагерь. Мои солдаты храбро сражаются и не привыкли, чтобы их обманывали при расчете!
– Конечно, мой друг, можете не сомневаться, я с вами полностью рассчитаюсь… – пролепетал герцог, провожая швейцарца к выходу.
– Не сомневаюсь, – кисло ответил полковник. – Ведь вы не хотите, чтобы я перешел на сторону противника!
Через час в лагере герцога началась настоящая паника: все солдаты и офицеры, проверив свои кошельки, обнаружили там вместо золотых тяжелые свинцовые кружочки.
Утешением бравым воякам служило только то, что жалованье у них в карманах не задерживалось и почти все герцогские деньги уже перекочевали окрестным кабатчикам, маркитантам и шлюхам.
Тем не менее разъяренный герцог велел немедленно седлать коней и с малой свитой помчался к себе в замок, чтобы лично разобраться с алхимиком и лично вздернуть его на виселице, если не помогут другие меры воздействия.