Однако ничего придумывать не пришлось: дверь подъезда была широко распахнута, и смуглые дети степей в заляпанных краской комбинезонах вносили в дом мешки с цементом и строительными смесями из стоящего поблизости грузовичка.
Подумав, что будет решать проблемы по мере их поступления, Старыгин проскользнул внутрь вслед за одним из гастарбайтеров и взбежал на третий этаж.
Сверху доносился оглушительный грохот, треск, звуки работающих перфораторов: на четвертом этаже полным ходом шел ремонт. Именно туда гастарбайтеры таскали свою поклажу.
Дмитрий Алексеевич нажал кнопку звонка, выждал какое-то время.
Ему никто не открывал, но это было вполне объяснимо: в таком грохоте экономка вряд ли услышала бы мелодичную трель звонка.
Старыгин позвонил еще раз и машинально подергал ручку двери.
Как ни странно, она оказалась не заперта.
Он открыл дверь и заглянул в прихожую.
Из глубины квартиры доносились какие-то мерные тяжелые удары.
«Неужели эту квартиру уже успели продать и здесь тоже начинают ремонт? – подумал он, прикрывая за собой входную дверь. – Да нет, быть не может! Вся мебель на прежних местах, даже ковры не убраны…»
Он не успел додумать свою мысль, потому что увидел приоткрытую дверцу шкафа-купе, из-за которой торчала женская нога в мягкой домашней тапочке.
Старыгин шагнул вперед, откатил зеркальную дверь в сторону… и попятился: в шкафу, под аккуратно развешанной одеждой, полусидела домоправительница.
Глаза ее оставались широко открыты, но в них не было обычного для этой женщины выражения служебного рвения и непреклонной строгости. В них не было вообще никакого выражения. Глаза казались пустыми и мертвыми.
Дмитрий Алексеевич наклонился над неподвижной женщиной, прикоснулся к ее шее, чтобы проверить пульс… и тут же в ужасе отдернул руку: пульса не было, а на шее отчетливо виднелись страшные лиловые синяки.
Экономка была задушена, задушена с невероятной силой и нечеловеческой жестокостью.
Старыгин выпрямился, прислушался.
Из глубины квартиры по-прежнему слышались глухие удары. Они терялись в грохоте, доносящемся сверху, в оглушительных звуках ремонта, и неудивительно, что никто, ни охрана, ни соседи по дому, не обращал внимания на эти удары.
Теперь он более точно определил их источник: эти подозрительные звуки раздавались в хозяйском кабинете, то есть в бывшей комнате Якова Романовича…
Забыв на время о покойной экономке, Старыгин несколькими стремительными шагами пересек коридор, рванул на себя дверь кабинета и замер на пороге…
Шторы на окнах были задернуты, в комнате царил таинственный полумрак. И в этом полумраке Дмитрий Алексеевич увидел высокую фигуру с кувалдой в руках. Этой кувалдой неизвестный раз за разом наносил удары по стене в том самом месте, где, судя по рисунку Михаила Волкова, прежде находилась ниша.
В стене уже образовался пролом, и человек с кувалдой мощными ударами расширял его.
Почувствовав чужое присутствие, человек настороженно замер и обернулся.
Сквозняк слегка раздвинул шторы, в образовавшуюся щель хлынул золотистый поток света, осветив человека с кувалдой, как свет рампы освещает актера на краю сцены.
Это была Лидия.
Нет, это была вовсе не она! Жесткий рот с узкими, плотно сжатыми губами, холодный мужской взгляд темно-лиловых глаз, резкие мужские движения…
– Выследил? – проговорил незнакомец, отставив кувалду и вытерев лоб тыльной стороной ладони. – Ну что ж, тебе же хуже!
– Лидия?! – воскликнул Старыгин растерянно и недоверчиво. – Это вы?! Это ты?!
В лице незнакомца что-то неуловимо изменилось. Рот мучительно искривился, в чертах лица проступила женственная мягкость и беззащитность, глаза посветлели, как морская вода в полдень…
– Как вы здесь оказались? – проговорила Лидия таким знакомым, таким волнующим голосом. – Уходите… я не смогу…
И тут же ее лицо снова заострилось, окаменело, и из груди вырвался резкий мужской голос:
– Поздно! Он никуда не уйдет, он слишком много видел!
Старыгин сделал шаг вперед, протянул руки к Лидии… к тому человеку, в которого превратилась Лидия.
– Остановись! – воскликнул он, вложив в свой голос всю убедительность, на какую был способен. – Остановись, пока не поздно!
По лицу незнакомца пробежала мучительная судорога. На какое-то мгновение сквозь его черты проступили черты Лидии – и снова растворились в жестком, безразличном мужском лице.
– Поздно! – прозвучал голос Лидии, и следом повторил резкий мужской голос: – Поздно!
Занавески на окне снова качнулись, в комнате потемнело, и лицо загадочного человека, скрывшись в тени, обрело окончательную определенность. Он шагнул к Старыгину, легко и грациозно взмахнул левой рукой.
Удар необыкновенной силы отбросил Старыгина в сторону. Упав в угол комнаты, как сломанная кукла, Дмитрий Алексеевич попытался встать, но ноги его не слушались.
С отстраненным любопытством, как будто все это совершенно его не касалось, Старыгин смотрел, как странный и страшный человек запустил руку в пролом стены.
Сначала он вытащил оттуда небольшую картину в узкой позолоченной раме. Старыгин узнал левую часть итальянского диптиха – огромное колесо уробороса, катящееся по мрачной равнине.
Отставив картину к стене, человек снова залез в нишу.
На этот раз он вытащил оттуда черную шкатулку, обитую серебряными пластинами.
Руки незнакомца дрожали, когда он открыл крышку шкатулки.
Комната наполнилась тусклым золотисто-зеленым сиянием, какое бывает в солнечный день на морской глубине.
На черном бархате шкатулки покоился браслет – золотистая змейка, кусающая себя за хвост!
– Уроборос! – прошептал Старыгин едва слышно.
– Уроборос! – повторил, как эхо, таинственный человек, в котором, как уроборос в черной шкатулке, была заключена Лидия.
Он – или она – повернулся к Старыгину, сделал шаг, схватил свободной рукой кувалду, поднял ее…
– Лидия, не надо! – вскрикнул Старыгин умоляюще.
И снова по знакомому и незнакомому лицу пробежала судорога, снова сквозь мужские черты проступило прекрасное лицо Лидии. Она выронила кувалду, сделала еще один шаг и ударила Старыгина сильной горячей рукой в висок…
На Старыгина обрушилась глубокая темнота, тяжелая, как могильная плита.
В гулкой тяжелой темноте мелькнул далекий отблеск света, затем прозвучал едва слышный голос: