На следующий день я прибыл, как и обещал, и меня провели в гостиную, расположенную на втором этаже дома. Окна этой комнаты выходили на площадь, и из них видны были припорошенные снегом заледенелые ветви деревьев. В гостиной жарко горел камин; она была со вкусом обставлена, увешана картинами и устлана яркими коврами. Напротив камина на стене я заметил портрет Марии в образе Дидоны. Она, вместе со своим живописным изображением, по-видимому, вернулась сюда и всерьез обосновалась на прежнем месте. Когда я вошел, Мария подняла голову от шитья, отложила его в сторону и направилась ко мне, протянув обе руки в радостном приветствии. Пока она оставляла свои маленькие нежные ручки в моих ладонях, Мортимер продолжал сидеть в кресле, вытянув ноги к огню.
Я не мог ее осуждать. И уже не был уверен, что на то имелись веские основания. Но почему, в конце концов, я должен верить словам миссис Джакоби? А не было ли между ними каких-то разногласий, которые и явились причиной увольнения компаньонки? Не это ли стало причиной ее злых рассказов о Марии? Но что же тогда означает выражение страха на лице Виктора в тот день, когда Мария сидела подле него… Разве не могло оно быть вызвано болью и ужасом перед надвигающейся смертью, а вовсе не женщиной, которая находилась рядом?
И все же я не мог не отметить, что Габриэль Мортимер вел себя здесь слишком по-хозяйски. Он запросто располагался в доме, где живет молодая женщина, недавно лишившаяся своей пожилой компаньонки. Но и это вовсе не означало, что встретившая меня пара состоит в интимных отношениях. В конце концов, в театральной среде любовные связи так или иначе возникают из-за различных гастрольных волнений и перипетий, во время длительных совместных поездок. Мне-то какое дело до придирок пожилой женщины? Мария Клементи вполне могла вести себя неосторожно, но почему сразу нужно называть ее развратной? Вот такие мысли пришли мне в голову в те минуты. Я говорил себе именно то, во что сам хотел верить.
Я коротко изложил цель своего визита, заявив, что Аугустус Уиллер с радостью берется провести сеанс гипноза с мисс Клементи и надеется, что это поможет ей восстановить речевые способности. Габриэль Мортимер, несмотря на свой клоунский вид (в этот день на нем были вельветовые зеленые брюки, над которыми свисала такая толстая и тяжелая цепочка от часов, которая вполне могла бы составить конкуренцию цепям всех лондонских лордов), сразу понял всю серьезность предложения. Он поднялся, подошел к Марии и, посмотрев на нее сверху вниз, спросил напрямик, правда ли то, что она согласилась на проведение эксперимента с мистером Уиллером. Мария энергично закивала головой. Он еще раз задал ей вопрос, настаивая на подтверждении того, что она хорошо понимает, к чему это может привести. Мортимер объяснил, что под действием гипноза она заснет, а мистер Уиллер заставит ее говорить. Понимает ли она, что не сможет контролировать себя во сне, что будет полностью находиться в его власти и что никто не сможет гарантировать ей успешный результат и исключить вероятность еще одного поражения?
Мария улыбнулась, поднялась со стула и грациозно закружилась по комнате: милый ребенок, который с нетерпением ждет обещанного гостинца. Как лучезарно она улыбнулась! «Бедное создание, — подумал я. — Как тяжела была твоя жизнь с самого рождения! Бедная немая девочка, ее столь нещадно эксплуатировали в Ирландии, а теперь вынуждают жить в этих постоянных разъездах и выступать на концертах… Я сравнил ее тяжкую долю с жизнью моих сестер, обеспеченных и защищенных от всех невзгод. И как, должно быть, тяжело при такой сложной жизни еще и не иметь возможности говорить, выражать свои мысли, общаться с другими людьми. При такой жизни, наполненной аплодисментами и грудами золотых монет, артисту всегда недостает простой нежности и утешения. И что удивительного в том, что она теперь танцует, а юбки ее парят в воздухе, как паруса. Она легка, как летящее перышко, а улыбка ее светится радостью и невинностью».
Еще несколько секунд — и Мария уже была у моего кресла. Она глядела прямо на меня, продолжая улыбаться. Ее серые глаза с огромными зрачками, не отрываясь, смотрели в мое лицо. Должен признать, я испытал страстный порыв, и во мне родилось желание его подавить. Мне безумно захотелось уступить ей, но я знал, что не должен идти на поводу у этого желания. Я со страхом посмотрел на это маленькое, воздушное существо, такое хрупкое и сильное одновременно. И я почувствовал, что она знает все мои мысли и ликует в душе.
Я спешно покинул ее и Мортимера, и мне в голову пришла мысль, что они, наверное, расхохотались, стоило мне закрыть за собой дверь. Я шел домой и ругал себя за то, что позволил так легко себя одурачить. Я принял решение больше никогда не встречаться с Марией и не иметь с ней ничего общего. Она запросто может привести меня к гибели, как привела к гибели несчастного Виктора. Ее невинность фальшива, она обманывала меня. Мария Клементи — это змей-искуситель. У меня возникло сомнение, сможет ли Уиллер ее загипнотизировать и не одержит ли верх она, сама загипнотизировав его?
Придя домой, я обнаружил, что Корделия и миссис Фрейзер ушли к кому-то в гости, а верный Гилмор отправился с ними в качестве сопровождающего. И на этот раз я был рад, что их не оказалось дома, так как я испытывал чувство потрясения и стыда за свое поведение. Мне было необходимо время, чтобы оправиться после захлестнувшего меня болезненного желания и потребовавшего не меньшего усилия сопротивления. Осталось только дождаться, когда растает лед на дорогах, ведь со своей стороны я сделал для Марии все, что мог. И пусть теперь Мортимер и Уиллер думают, как лучше устроить сеанс гипноза.
К счастью, погода сжалилась над нами, и началась оттепель; движение на дорогах возобновилось. Мы приняли решение поехать наконец в Ноттингем. Миссис Фрейзер собиралась провести несколько дней с нами, после чего отправиться, как всегда с Гилмором, в Шотландию.
Накануне нашего отъезда холл до позднего вечера постепенно заполнялся картонными коробками, Флора никак не могла угомониться, без конца вскакивала с кровати и утверждала, что не хочет спать, а Корделия давала инструкции служанке и поварихе, которые оставались следить за домом. Тогда-то и вошел слуга, который передал мне записку от мистера Уиллера. Я открыл большой конверт, на котором голубыми чернилами было выведено мое имя.
«Сэр, — так начиналось письмо. — Моя первая встреча с мисс Клементи состоялась. Я удовлетворен: мисс Клементи заговорила! Это для меня настоящий сюрприз. Однако продолжать далее наши сеансы я не решаюсь, так как есть вещи, которые вызывают у меня тревогу. Не могли бы вы срочным образом со мной встретиться и обсудить некоторые детали? Мистер Мортимер настаивает на том, чтобы эксперимент продолжался, однако у меня есть на этот счет некоторые сомнения, и я не могу представить другого человека, кроме вас, с кем я мог бы этими сомнениями поделиться. Поэтому я обращаюсь к вам с просьбой принять меня завтра днем. Если вам это неудобно, пожалуйста, дайте мне знать. Я готов принять любые условия, так как мне необходимо встретиться с вами для небольшого разговора».
Но обстоятельства складывались не в пользу этой встречи: нас с нетерпением ждали в Кеттеринг-холле мои отец и сестры, и я должен был представить всем Корделию в качестве моей будущей жены. Мы уже и так слишком долго откладывали эту поездку из-за плохой погоды, и я никак не мог допустить, чтобы событие, для всех нас столь знаменательное, было отложено вновь.