Много лет назад, когда Гейбриел вел войну против своих личных демонов, он отдалился от добродетельных Боскаслов, лондонской ветви известного родословного древа. Но в недавнем прошлом он нашел для себя удобное дупло в фамильном древе, и хотя правила поведения Гейбриела все еще, возможно, и вызывали недоумение в самых пуританских домах, он ни разу не обманул доверия своих родственников и не был замешан ни в каком предательстве по отношению к ним.
– Какого рода тайные поездки мы обсуждаем, Хит? – спросил он, почувствовав себя свободнее после того, как мысленно проверил, нет ли на его совести какого-либо неведомого проступка.
Это не могло быть связано с Элетеей. Тысяча чертей, он вел себя наилучшим образом – по крайней мере по его прошлым меркам негодяя. Он поцеловал ее. В книге грехов Боскаслов это не было черной меткой. Это было только началом… И простая мысль о том, что неплохо было бы поцеловать ее еще раз, усилила его желание вернуться.
Хит только улыбнулся.
– Черт меня побери! – раздраженно воскликнул Гейбриел. – Я совсем забыл об этом бале у Грейсона в честь его дня рождения. О том, на котором должны были выставить на аукцион билеты для одного из благотворительных приютов Джейн. Не думаю, что кто-то заметит мое отсутствие в такой толчее. Я заглажу свою вину. Что я могу купить Джейн? Она любит туфли и драгоценности. А что, если у меня найдется пара туфелек, специально сшитых по ее изящным ножкам, с бриллиантами на носках?
Хит покачал головой:
– День рождения Грейсона приходится на конец месяца. Ты приглашен. Тебя всегда приглашают.
– Не всегда, – проговорил Гейбриел, прежде чем понял, что проговорился.
В этом-то и заключалась трудность общения с Хитом. Достаточно просто сидеть наедине с ним и обмениваться какими-то незначительными замечаниями, и вдруг то, что скрываешь, само начинает литься через край и бить фонтаном.
А было время, когда Гейбриел не пребывал в такой гармонии со своими родственниками. Он нарочно старался оттолкнуть их на тех нескольких семейных собраниях, которые посетил. Казалось, среди всей этой боскасловской кастовости легче делать вид, что его семья не отпала от них и что сам он не смотрит с завистью на все это сердитое сборище.
– Это твой выбор, Гейбриел, – сказал Хит без всякого намека на осуждение. – Мы с радостью встретим тебя в любое время. Насколько я помню, тебя приглашали на все важные приемы. Ты и твои братья почти всегда отказывались.
– Это были трудные годы для моей семьи. Я не годился для светского общества.
Хит посмотрел ему в глаза:
– Так я и понял. Но ты никогда не говорил нам об этом. И твоя мать тоже.
Что еще знает Хит о его прошлом? То, что сам Гейбриел забыл, или то, о чем ему самому никогда не рассказывали?
– Я не понимаю, – сказал он, – Если это не семейное торжество, которое я пропустил, почему я нахожусь у тебя под подозрением?
– Не у меня под подозрением. Но не скрою – у меня есть знакомые в Лондоне, которые приходили ко мне конфиденциально и спрашивали, где ты теперь находишься.
За этими сведениями Хит мог бы отослать их к любому из великого множества осведомителей среди тюремных сидельцев, а также констеблей и сыщиков, политиков и проституток. В качестве вышедшего в отставку офицера разведки Хит имел список верных помощников, которые доныне поддерживали с ним дружеские отношения.
– Ну так ты скажешь мне, зачем кому-то понадобилось выяснять, куда я уехал? Или этот разговор – разновидность пыток, принятых у Боскаслов? – спросил он добродушно.
Гейбриел не мог поверить, что его карточная игра вызвала подозрения у короны. И впервые за многие годы его совесть была действительно чиста, если не считать желания, которое вызвала в нем Элетея.
Хит взял в руку перо.
– Я надеялся, что об этом мне скажешь ты.
– Я сказал бы, будь у меня хотя бы малейшее представление, о чем идет речь.
– Мужчина, походивший по описаниям на тебя, был замешан в кражах со взломом в Лондоне – грабили спальни в Мейфэре.
Гейбриел пожал плечами:
– Это не новость. Я не ищу папского отпущения грехов.
– Кажется, ты все-таки чего-то ищешь. Посмотри вот на это, пожалуйста. – Хит пододвинул к нему лежащую на столе карикатуру, которая ходила по лондонским улицам и салонам.
– О нет, не нужно, – сказал Гейбриел, подняв руку. – Если это очередной нескромный рисунок, сделанный твоей женой, я не желаю этого видеть.
– Здесь изображен не я, – раздраженно возразил Хит.
– Ну конечно. Это не… – Он бросил взгляд на оттиск и вдруг замолчал.
На нем был изображен человек, который вылезает из окна, держа в зубах дамские панталоны; несколько шелковых чулок были обмотаны вокруг его шеи.
Что до самой карикатуры, Гейбриел видывал и более грубые, включая ту, которую нарисовала Джулия Боскасл, изобразив детородный орган Хита в виде огромной пушки.
Нет. В этой карикатуре тревожило то, что изображенный имел явное сходство с Гейбриелом. Но это был не он. На самом деле его позабавило, что Хит счел такое возможным.
– Ты считаешь, что этот красавец повеса – я? – спросил он, мрачно нахмурившись.
– Ты считаешь себя красавцем? – парировал Хит. – Ты хочешь сказать, что этот человек – не ты? Я не стану сомневаться в твоем слове, но вопрос остается.
– Признаться, я понятия не имею, о чем ты говоришь. Что именно натворил этот негодяй в Мейфэре?
Хит глубже уселся в кресле.
– Ворвался в спальни нескольких молодых леди…
– Званый или незваный?
– Определенно незваный.
– Ну, так это не я. Я никогда не врываюсь в спальни без приглашения.
– И он рылся в их комодах в поисках какого-то неустановленного предмета.
– Это точно не я, – заверил Гейбриел. – Я никогда не рылся в дамском белье, не зная в точности, что я ищу.
– В действительности никто тебя и не обвиняет. Никто даже не назвал тебя.
Гейбриел сложил на груди руки.
– Это неудивительно, учитывая, что это не я.
– Я и не говорил, что это ты.
Гейбриел взглянул на дверь, поскольку что-то привлекло его внимание. Ему показалось, что там, за дверью, прозвучали шаги, и это не было странно, поскольку Хит приютил у себя небольшую школу для молодых леди, ожидающих своей судьбы. Его сестра Эмма открыла эту школу, и хотя теперь она вышла замуж за герцога Скарфилда, она не бросила своих подопечных. Он встал, возмущенный, в нем нарастала обида.
– Ты действительно полагаешь, что я могу ворваться в спальню женщины?