– И все–таки, я тебя не понимаю. Твой долг осудить товарища и помочь ему раскаяться в проступке, а ты? Ты выгораживаешь преступника.
– Меня вы не понимаете, а тетю Клаву понимаете? Тогда объясните мне. Она сама себя не всегда понимает. То была водка, то не было. То курили, то не курили. В чем конкретно она Сергея обвиняет? Он дурак, конечно, но за это не судят. Никакой он не преступник.
– Но беспорядки были?
– Были.
– Кто их организовывал?
– Я.
– Я так и полагала. Тогда приступим к твоему делу.
Завуч раскрывает Мишину папку. Мишина папка толще папки Сереги. Сразу видно, что Миша гораздо опаснее. Миша – закоренелый преступник. Рецидивист.
– В твоем деле масса замечаний: пропуски уроков, грубость старшим. Вот, например, объясни мне, откуда у тебя последнее замечание?
– Последних должно быть два. По литературе и математике.
– За что?
– За Достоевского. Я назвал Достоевского идиотом.
– А по математике за что?
– Я же сказал, два замечания. По математике тоже за Достоевского.
– Но по математике у тебя нет замечания.
– Одно из двух: или она еще не записала замечание, или Достоевский на самом деле не очень умный человек.
– Я не вижу связи.
– Все просто. Достоевский утверждал, что в рулетку можно выиграть, если ставить понемногу, а математика утверждает, что выиграть в рулетку невозможно. Даже формула есть для точного подсчета вероятности.
– Ничего страшного. Достоевский ошибался.
– Да это понятно, что ошибался. – Миша встряхивает головой, отбрасывая прядь волос со лба. – Дело не в этом. Ошибался он потому, что был глуп. Зачем мне читать книги глупого человека?
– Достоевский не глупый человек и гениальный писатель.
– Мы можем поспорить?
– Нет. Ты и так отнимаешь слишком много моего времени.
Миша молчит. Серега мрачно сжимает и разжимает в кулаке эспандер. Тетя Клава тоже молчит. Тетя Клава стоит, прислонившись к стене, и почти спит. Очевидно, у тети Клавы нет собственного мнения о Достоевском.
– Почему ты молчишь?
– Не хочу отнимать у вас время.
– Но признаваться все равно придется.
– Я знаю.
– Тогда рассказывай.
– Крокодильи яйца я не знаю, где можно купить. И страусиные тоже. Хотя говорят, что из страусиных яиц можно большие яичницы жарить.
– Хватит.
– Хватит так хватит. Хотя я вас тоже не понимаю. Сначала: говори, потом: хватит.
– Перестань изображать из себя клоуна. Будешь признаваться?
– В чем?
– В организации беспорядков.
– Так я уже признался. Вызывайте милицию, сажайте меня в тюрьму.
– С тобой невозможно разговаривать по–хорошему. У меня кончается терпение. Ты нарушал режим дня?
– Нет.
– Подожди, ты же сам только что сказал, что был организатором.
– Организатором чего?
– Вот это я и хочу от тебя услышать.
Голос завуча уже дрожит. Еще немного, и она закричит на Мишу. Миша не замечает этого, Миша думает.
– Так. Давайте по порядку. Сначала договоримся о системе аксиом, потом на основании этих аксиом выведем суждения. Хорошо?
– Нет, не хорошо. Я не хочу больше ничего слышать ни об аксиомах, ни о крокодильих яйцах.
– А о чем вы хотите слышать? И потом, если я начну просто повторять то, что вам хочется слышать, я могу неизвестно чего на себя наговорить.
– Что происходило в тот вечер?
– Футбол.
– А после футбола?
– Ничего.
– Значит, ты утверждаешь, что сразу после футбола пошел спать?
– Нет. Я этого не утверждаю.
– Вот видишь, тогда расскажи все, что помнишь.
– Я не смотрел футбол, а пошел спать до футбола.
– Я тебе не верю.
– Я так и знал. Мне никто не верит. Серега не верит, тетя Клава не верит, теперь еще вы не верите. Спросите тетю Клаву, она меня в тот вечер спать укладывала.
– А Федя?
– При чем тут Федя? Федю я заранее спать отправил. Нет, вы спросите тетю Клаву.
– Клавдия Никаноровна.
Тетя Клава спит. Тетя Клава спит стоя. Глаза ее закрыты, руки сложены на груди.
– Клавдия Никаноровна, – завуч вынуждена почти кричать.
– Что?
Тетя Клава медленно просыпается.
– Миша утверждает, что вы его уложили спать. Это правда?
– Уложила. Уложила я его, он еще, сволочь, горшок попросил. Я принесла.
– Но вы же утверждали, что он нарушал режим дня и организовывал беспорядки в ваше дежурство?
– Нарушал! Конечно нарушал.
Тетя Клава уже совсем проснулась, и голос ее набирает обороты.
– Он всегда нарушает, он у них главный. Уж на что Сергей бандит, а Миша в сто раз его хуже. Вы его плохо знаете. Он у них главный. Он всегда нарушает.
– Мне надо сказать. – Миша говорит уже почти еле слышно. Миша устал.
– Хватит, ты уже достаточно наговорился сегодня. Я вызываю директора и выношу вопрос на педагогический совет школы.
– Что мне инкриминируется?
– Ишь ты как заговорил, когда тебя прижали! – Завуч почти довольна. – На педагогическом совете и расскажешь.
– О чем?
– Сам знаешь о чем. Ты же признался.
– В чем? – Миша говорит без интонаций. Миша не смотрит в глаза завуча. Он нервничает. Нервничает Миша редко.
– Ты сам признался в организации беспорядков.
– Когда?
– Только что. Когда сказал, что водки не было, а беспорядки были.
– Нам придется договориться об аксиоматике. Позовите учителя физики.
– Может, математики?
– Можно и математики, но у меня с этой учительницей отношения не сложились. На педагогическом совете все равно будет учитель физики. Вы ничего не теряете, позовите физика, пожалуйста. Или позвольте определить аксиомы самостоятельно.
– Хорошо. У тебя две минуты.
– Все, что говорит сотрудник детского дома, – правда. Тетя Клава – сотрудник детского дома. Тетя Клава видела беспорядки и нарушение режима. Я не видел. Если я не видел явления – это не значит, что оно не существует. Тетя Клава утверждает, что я являюсь организатором беспорядков, значит, так оно и есть. Мы же не можем менять аксиомы в процессе рассуждения?