— Проходи, садись, — как-то неожиданно буднично предлагает ей Медведь, жестом указывая на лавку рядом с печью.
Испытывая к нему нечто, к удивлению похожее на благодарность, Юлия, не чувствуя ног, опускается на мягкий мех, застилающий сиденье. Лицо и шея мгновенно наливаются жаром — такое тепло идет от близкой беленой печной стены.
— Ну, что… — начинает Медведь, и все головы поворачиваются к нему, как подсолнухи к солнцу, и глаза устремляются на него в напряженном внимании. — Начнем, пожалуй, до утра не так уж много времени. Вы знаете, что случилось…
Все закивали, соглашаясь и сопровождая кивки жестами и приглушенными комментариями.
— Одна из наших сестер предала нас…
Юлия метнула отчаянный взгляд в сторону Бояны, но та быстро отвела глаза, стала ловкими пальцами расплетать и вновь заплетать перекинутую на грудь косу.
— Не будучи посвященной, подглядела тайные наши обряды…
Уголки тонких губ Рьяна, обычно опущенные, медленно приподнялись, рисуя вместо улыбки на смуглом лице хищный и глумливый оскал.
— Нарушила священность древнего капища…
Сильные пальцы Белояра продолжали катать по дощатому столу хлебный шарик так же рассеянно, как и несколько минут назад. Все, что здесь происходило, явно интересовало названого сына Бера не больше, чем начавшийся за оконцем обильный снегопад.
— Навлекла на нас гнев Велеса!
Жрец Велемир тихо прижал ладонью медный амулет у себя на груди характерным жестом, свойственным хроническим «сердечникам». И, не удержавшись, коротко взглянул на Юлию. Приглушенный гул голосов стал громче, в нем послышались отдельные выкрики.
— И за все это… — Медведь выдержал внушительную паузу. — Она должна быть принесена в жертву Чернобогу.
Одна пара глаз-хамелеонов бессильно закрылась, другая же, напротив, широко распахнулась.
Марк вскинул опущенную ранее голову, побледнев при этом сильнее прежнего. Эта фраза Медведя колокольным звоном повисла в жарком сухом воздухе еще и потому, что все голоса одновременно и резко умолкли.
— Сегодня же, — добавил Бер, — пока не взошло солнце. Сейчас.
До Юлии не сразу дошел смысл произнесенных волхвом слов. И она не была одинока в своей недогадливости — недоуменное и даже испуганное молчание окружающих стало тому подтверждением. Но постепенно, по мере того, как мысль Бера обретала форму в сознании общинников, они стали оживляться. Сначала тихо, а потом все громче и увереннее зазвучали сбивчивые комментарии. Самое страшное — среди них проскальзывало одобрение!
— Да-да, так и надо, — бубнил Ставр.
— А что, правильно! — поддакивал Гром.
— Наконец-то… — цедил сквозь зубы Рьян.
Такая солидарность лютичей вкупе с фанатизмом Бера делали участь Юлии более чем очевидной. Это был конец, нелепый, даже гротескный и от этого еще более страшный. Юлия убедилась в этом окончательно, услышав низкий, с хрипотцой голос Бояны:
— Конечно! Как же еще?! А иначе что же — каждый может безнаказанно оскорблять священные места?
Возмущение, вспыхнувшее было в глазах Юлии, сразу погасло от четкого осознания — скажи она правду, ей все равно здесь никто не поверит. И потому она устремила взор на Марка в единственной и последней надежде на спасение. Однако помощь пришла с неожиданной стороны.
— Нет!!
Это воскликнул Велемир, резко вставая. Лютичи затихли и удивленно смотрели на жреца, возвышающегося над ними с решительным и даже гневным лицом.
— Нет, Бер. Этого не будет.
— Почему же? — подозрительно спокойно поинтересовался Медведь.
— Ты знаешь сам. У славян испокон веку не было и не могло быть человеческих жертв. Не нами рождены законы Прави, не нам их нарушать. Измени свое решение.
По тому, как быстро налилось пунцовой краской круглое лицо Бера, стало ясно, насколько далек он от того, чтобы что-то менять в своих планах.
— Велемир, скажи. — Медведь на минуту замолчал, и всем присутствующим пришлось невольно затаить дыхание. — Скажи мне. Отчего ты в последнее время стоишь у меня поперек дороги? В чем причина?
— Я скажу тебе, — в тон ему ответил Велемир, — Это оттого, что ты в последнее время… Не ведаешь, что творишь.
— Что-о??!!!
Нечеловеческий рык существа, вскочившего с блистающими безумием и яростью агатовыми очами, звучал особенно ужасно на контрасте с недавним сдержанным спокойствием. Гневная вибрация, наполнившая комнату, заставила вздрогнуть и сжаться в инстинктивном страхе всех, кроме Велемира.
— Послушай меня, Бер. Если ты помнишь, мы здесь для того, чтобы возрождать истинные основы бытия, а не нарушать их…
— Если ты помнишь, — сощурился Медведь. — Если ты еще, конечно, помнишь — ты и я жрецы темных богов! Темных богов, которые единственные в силах помочь нам в том, к чему стремимся, чего жаждем! А навьи боги любят кровавые жертвы и…
— Нельзя проливать человеческую кровь, Бер.
— …и особенно сейчас! Кому, как не тебе знать, — как мне нужна поддержка Велеса?! Именно — сейчас.
— НАМ НЕЛЬЗЯ ПРОЛИВАТЬ ЕЕ КРОВЬ!
Впервые в жизни Велемир повысил голос настолько, чтобы перекричать Бера. Это не могло не возыметь эффекта — от удивления и неожиданности Медведь подался назад, качнувшись мощным корпусом. Кровь отлила от его лица, а безумный взгляд сделался спокойнее.
— Что ж… — задумчиво произнес Бер, садясь обратно на лавку. — Нам — ты говоришь? Это верно. Мы здесь одна семья, не так ли? Так пусть будет, как в хорошей семье. Мы вместе решим, что с ней делать. Согласен?
— Бер…
Жрец предостерегающе поднял руку. Но сейчас же опустил ее, поняв, что дальнейший спор бесполезен. Не успел он сесть на скамью, а Медведь уже объявил собравшимся общинникам о голосовании. Доверие, проявленное к ним в этом жесте, а также важность момента вызвали очередную волну эмоций в кругу ошарашенных лютичей. Через две минуты уже поднимали вверх правую руку те, кто считал жизнь этой чужой, по сути, рыжеволосой девушки, необходимой грозному Чернобогу.
Рьян, Бояна и Медведь понимающе переглянулись, одновременно решив Юлину участь. Близнецы же, помявшись и поерзав на лавке, так и не подняли рук в этот раз. Они подняли их чуть позже — вместе с Велемиром, голосуя за сохранение древних традиций, чем вызвали презрительную усмешку Рьяна и заставили Медведя осуждающе и изумленно приподнять кустистые брови.
Судьба жестоко насмехалась над Юлией, привалившейся к стене в полуобморочном состоянии. Холодный пот выступил у нее на висках, а лицо и тело пылали, как при сильнейшей лихорадке. Три голоса против трех — и она снова на острой грани ножа, что режет душу страхом и жалостью к себе. Да! Ведь еще были двое воздержавшихся. Белояр и Марк не отдали своих голосов ни за, ни против, и оба сидели неподвижно, не глядя ни на Юлию, ни на Медведя, ни на общинников. Только у Белояра такое поведение было вызвано явным равнодушием к происходящему, которое и придавало спокойную невозмутимость правильным славянским чертам его лица, тогда как Марк пребывал в оцепенении, словно человек, испытавший сильный шок.