В ту ночь, когда разразился скандал, мать Элены пошла к себе в спальню и спустя несколько часов ее нашли мертвой. Элена всегда думала, что причиной послужила передозировка опиума, но нет. Рукопись гласила, что она перерезала себе запястья и истекла кровью.

Ее отец начал слышать голоса, как только увидел мертвую жену на супружеском ложе, ее бледное тело, обрамленное темно-красным ореолом пролитой жизни.

Его психическое заболевание прогрессировало, он все больше и больше впадал в паранойю, но странным образом, чувствовал себя в ней более защищенным. Реальная жизнь была, по его мнению, опасна, окружающие в любой момент могли предать его. Голоса в голове изо всех сил старались взять над ним верх. Они, будто сумасшедшие обезьянки, бегали и прыгали среди зарослей его безумия, бросаясь в его мысли палками и жесткими фруктами. Но он знал своих врагов. Он мог видеть и чувствовать, знать их такими, какими они были на самом деле, и его оружием для борьбы стали холодильник, который содержался в идеальном порядке, олово на окнах и слова в его рукописи.

А реальный мир? В нем он был беспомощным и потерянным, во власти других людей, без какой-либо защиты. Он не способен был судить, что опасно для него, а что нет. Болезнь, с другой стороны, стала тем местом, где он хотел быть, потому что знал, как он выразился, границы этого леса, все его тайные тропы между деревьями и то, что можно ожидать от обезьянок.

Здесь его компас указывал истинный север.

Что же удивило Элену? Болезнь приносила не только страдания. Перед тем, как он заболел, отец служил адвокатом по вопросам Древнего Права, человеком, хорошо известным своей жаждой к дискуссиям и любовью к сильным противникам. В своей болезни, он как раз нашел тот тип конфликта, который так нравился ему, когда он был здравом уме. Голоса в его голове, как он иронично выражался, были так же ловки и умны в дебатах, как и он сам. По его словам, эти жестокие моменты были не чем иным, как психическим эквивалентом хорошего боксерского раунда, а поскольку он всегда держался до конца, то каждый раз чувствовал себя победителем.

Он также знал, что никогда уже не выберется из этого леса. Дебри, как он написал в последних строках своей книги, были его последним пристанищем, до того самого момента, пока он не отойдет в Забвение. И жалел он лишь о том, что здесь хватило места только для одного обитателя… что его пребывание среди этих обезьян означало, что он не может быть с ней, его дочерью.

Он был опечален разлукой и тем, какой обузой для нее являлся.

Он знал, что доставлял много проблем. Знал о жертвах, на которые она шла. Он оплакивал ее одиночество.

Именно это Элена так хотела услышать от него, и сейчас, когда она держала в руках страницы, не имело значения, что все это было написано, а не сказано вслух. Так даже лучше, потому что она могла перечитывать рукопись снова и снова.

Ее отец знал гораздо больше, чем она предполагала.

И он был гораздо более вменяемым, чем она когда-либо догадывалась.

Она провела рукой по первой странице. Его почерк – он писал синими чернилами, потому что правильно обученный юрист никогда бы не стал писать черными – был аккуратным и упорядоченным, как и положено при ведении исторической записи, элегантен и изящен, когда он выводил основные выводы и предлагал идеи.

Боже... она жила с отцом так долго, но только теперь узнала, как, на самом деле, он жил.

И все люди были такими как он, не так ли? У каждого имелся свой лес, свои дебри, и они были там совсем одни, и не важно, сколько людей находилось рядом с ними.

Означало ли психическое здоровье лишь меньшее количество обезьянок в голове? Или, может быть, количество было тем же, но обезьянки лучше?

Приглушенный звон мобильного заставил ее поднять голову. Потянувшись к своему пальто, она достала вещицу из кармана, и ответил на звонок:

– Алло? По тишине в трубке она поняла кто это. – Ривендж?

– Тебя уволили.

Элена положила локти на стол и накрыла лоб рукой.

– Я в порядке. И собираюсь лечь спать. А ты?

– Из-за таблеток, которые ты принесла мне, не так ли?

– Ужин был действительно хорош. Домашний сыр и морковные палочки…

– Прекрати, – вспылил он.

Она уронила руку и нахмурилась:

– Прошу прощения?

– Зачем ты сделала это, Элена? Какого черта…

– Хорошо, ты сменишь тон, или этот разговор закончится прямо сейчас, потому что я положу трубку.

– Элена, тебе нужна эта работа.

– Не смей указывать, что мне нужно.

Он выругался. Затем еще раз.

– Знаешь, – пробормотала она, – если добавить музыку и звуки пулеметной очереди, то получится «Крепкий Орешек». В любом случае, как ты узнал об этом?

– Моя мать умерла.

Элена ахнула.

– Чт...? О, Боже мой, когда? То есть, я сожалею…

– Около часа назад.

Она медленно покачала головой.

– Ривендж, мне так жаль.

– Я позвонил в клинику, чтобы... все подготовить. – Он выдохнул, как ей показалось, очень устало. – В любом случае... да. Ты не написала мне, что все в порядке, и что ты добралась до работы. Поэтому я спросил, и вот что мне ответили.

– Проклятье. Я собиралась, но... – Ну, она была занята своим увольнением.

– Но это не единственная причина, по которой я тебе звоню.

– Правда?

– Я просто... мне нужно было услышать твой голос.

Элена глубоко вдохнула, ее взгляд застыл на строчках написанных отцом. Она думала о том, что узнала из этих страниц, о хорошем и о плохом.

– Забавно, – сказала она. – Я думала о том же сегодня ночью.

– Серьезно? В смысле... на самом деле?

– Безусловно и несомненно... да.

Глава 37

Роф пребывал в ужасном настроении, и понял это по тому, что звуки, с которыми доджен натирал воском деревянные перила в верхней части парадной лестницы, вызывали у него неконтролируемое желание спалить весь особняк к чертям собачьим.

Он думал о Бэт. Вот почему сейчас, когда он сидел за своим рабочим столом, грудь сковало сильнейшей болью.

Не то, чтобы он не понимал, почему она им так недовольна. И Роф не считал, что не заслуживает за это наказания. Ему просто был ненавистен тот факт, что Бэт ночует не дома, и он вынужден был слать своей шеллан сообщения, чтобы получить разрешение ей позвонить.

Тот факт, что он глаз не сомкнул все эти дни, тоже не поднимал настроя?

И ему, вероятно, необходимо питаться. Последний раз было так давно, впрочем, как и секс, что он едва мог вспомнить, что это такое.