– Беланда? – спросил он. – Голландия?
Я покачал головой:
– Инггерис.
Я вовсе не был уверен в том, что для него существует большое различие между голландцами и англичанами. Но он взглянул немного поприветливее и кивнул.
– У меня медицина, – я, запинаясь, выговорил малайские слова, поскольку его диалект был мне незнаком. – Могу помочь больным.
– Почему ты пришел просто так, без лодки, без машины, без летающей машины?
– Я был на корабле, – я указал на море. – Он сгорел в огне. Я плыл. Я хотел бы… в Бали. Если я должен лечить ваших больных, вам надо мне платить.
Слабая улыбка скользнула по его губам. Для него, видимо, в моих словах был смысл. Я пришел торговать. Теперь он смотрел на меня почти с облегчением.
– У нас мало денег, – сказал он. – Голландцы не платят ничего за нашу рыбу, теперь, когда джепанг против них воюют, да, – он указал на побережье, махнув в сторону Джакарты. – Там сражаются, да.
Я скрыл свое разочарование. Не было, стало быть, никакого смысла в попытках добраться до города. Мне нужно придумать другой план.
– У нас рис, – сказал деревенский старейшина. – У нас рыба. Но не деньги.
Я решил, что буду следовать своей первоначальной идее. Если все получится, то дела у меня пойдут немного лучше.
– Я хочу лодку. Я буду лечить все болезни, как могу, но вы должны дать мне лодку и мотор.
Предводитель сощурил глаза. Лодки были самым дорогим их достоянием. Он фыркал, морщил лоб, жевал губы. Затем кивнул.
– Ты останешься у нас, пока десять мужчин не станут больны, и лечишь их, пока не станут здоровы. И пять женщин. И пять детей мужского пола, – сказал он и опустил глаза.
Этим он явно пытался скрыть подвох, подстроенный мне при заключении торговой сделки.
– Пять мужчин, – сказал я.
– Десять мужчин.
Я скрестил руки на груди:
– Согласен.
* * *
Вот так и вышло, что я провел в маленькой, затерянной рыбацкой деревушке на Яве (скорее враждебной, нежели дружественной) больше недель, чем намеревался, поскольку деревенский старейшина, разумеется, надул меня.
Мужчины оказались чудовищно здоровыми, а женщины и дети постоянно страдали какой-нибудь мелкой хворью, так что мне с моими ограниченными медицинскими познаниями приходилось обслуживать куда больше народу, чем первоначально обговаривалось. Дело шло к тому, что я никогда не наберу нужного количества пациентов мужского пола. Хитрый старейшина тотчас же сообразил, что заключил очень выгодную сделку, и скоро стало ясно, что мужчины, если они вообще заболевают, применяют свои обычные методы лечения и вообще ко мне не приходят. По меньшей мере двое умерли во время моего пребывания в деревне. Они были полны решимости вообще меня не замечать. И я продолжал лечить женщин и детей.
Однако все это не слишком меня разозлило. Эти будни были целительны для моей истощенной психики, и я предавался покою. Мое представление о том, что делается за пределами деревни, становилось все более и более туманным. Во внешнем мире снова царил хаос, однако повседневный образ деревенской жизни с его многовековым укладом оставался неизменным, и я, вероятно, жил бы так вечность, если бы внешний мир в конце концов все же не вторгся в нашу размеренную жизнь.
Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что это было неизбежно, но когда это только произошло, я был ошарашен.
Однажды утром я увидел вдали облако пыли. Мне показалось, будто песок на пляже поднялся в воздух – но что привело к этому, не мог разглядеть.
Затем облако пыли придвинулось ближе, и я понял, что оно означает. Я помчался прочь, чтобы спрятаться за входом в хижину.
Пыль поднимали колеса военных автомобилей, больших, массивных, на широких колесах и паровом двигателе. Кузова были набиты японскими солдатами. Вполне вероятно, они успели захватить весь остров, и несомненно слухи о моей деятельности в деревне уже дошли до них. Они явились проверить.
В тот момент я и решил удрать в Австралию. Других возможностей просто не оставалось.
* * *
Хотя я еще не выполнил условия своего первоначального соглашения с деревенским старейшиной, у меня было моральное право – я заработал его всем тем, что делал, поскольку довольно много сил отдавал деревенским жителям. Я к тому же решил оставить им все то, что еще содержалось в моей медицинской сумке.
Я взял с собой только одну канистру воды и по воде добрел до одной из лодок с подвесным мотором и отвязал трос. Все жители деревни наблюдали за прибытием автомобилей; для меня это была единственная возможность бежать. Я толкал лодку в сторону открытого моря, пока деревенские, взволнованные прибытием своих новых господ, бежали к ним.
Мне повезло. Вскоре течение подхватило лодку и быстро понесло ее прочь от берега. В конце концов деревенские увидели меня и поняли, что произошло. Японские машины как раз достигли деревни. Теперь я находился в отдалении от побережья, и у меня были свои сложности: как забраться в лодку, чтобы не перевернуть ее.
Деревенские размахивали руками и указывали на меня. Я наконец забрался в раскачивавшуюся лодку и попытался завести мотор.
Трижды ничего не получалось; наконец он завелся. Я установил планку руля и направил лодку в открытое море; с чувством удовлетворения я смотрел на две запасные канистры с горючим, стоявшие под скамьей.
Я слышал пистолетные выстрелы и ружейные залпы.
Затем заработал пулемет, пули свистели мимо моих ушей и падали вокруг меня в воду. Я снова изменил курс, описал круг и затем отправился в противоположном направлении к Дарвину, моей цели, в надежде, что это запутает преследователей, когда они начнут передавать по рации в штаб и требовать отправить на поиски шпиона воздушные корабли или патрульные лодки.
Ружейный огонь замолчал на мгновение. Я оглянулся и увидел крошечные фигурки деревенских жителей. Теперь они, кажется, повалились перед японцами на колени.
Затем снова застучал пулемет, но на этот раз стреляли не в меня.
* * *
Несколько часов спустя я наконец поверил в то, что меня больше не преследуют. Я видел только один воздушный корабль, но он был далеко. Вскоре наступила ночь. Мне просто повезло.
Пока я плыл по гладкому сияющему зеркалу океана, поздравляя себя самого, мои мысли постепенно принимали все более абстрактный характер. Мне вовсе не приходило в голову, что японские патрули могут обыскать здешние воды. Кажется, в тот момент я уже потерял чувство ориентации.
Шли иссушающие дни и холодные ночи, и постепенно мне становилось ясно, что у меня нет ни малейшего шанса добраться до Австралии. Я начал вести дебаты с моим изголодавшимся, измученным жаждой «Я» о смысле жизни, о сущности смерти и обо всем прочем, что только лезло в голову во время постоянной борьбы между хаосом и порядком (при этом первый явно имел преимущества).