Теперь они были у мясных рядов. В ярости Лэситер швырнул под ноги преследователю ящик с утками, и те, вырвавшись на свободу, захлопали крыльями и подняли в воздух облако перьев. Гай пнул ящик в сторону, перепрыгнул через одну из птиц и побежал дальше.
Впереди показался прилавок мясника, заваленный нарубленными кусками мяса. Хозяин прилавка мыл пол, поливая из шланга бетон, и кровавые лужи стекали в дыру. Лэситер, который несся что было сил вперед головой, вдруг поскользнулся и упал коленями в гущу потрохов, тут же попытался встать, но Гай уже поймал его за ворот рубашки.
– Только… только поговорить, – выдохнул Гай как мог слова, – только и всего…
Лэситер рванулся в сторону, пытаясь вырваться, но Гай заорал:
– Да выслушай же меня! – и дернул его обратно к себе.
Но тот толкнул Гая плечами в ноги, и Гай растянулся на полу. В ту же секунду Лэситер вскочил на ноги и только кинулся наутек, как Гай схватил его за щиколотку, и тот как подкошенный плюхнулся лицом в бак с угрями, которые тут же яростно забарахтались в воде. Гай вытащил голову жертвы из воды, и они оба, обессиленные, повалились на пол, дыша и отплевываясь.
– Не надо, – захныкал Лэситер, – прошу вас…
– Да я же сказал, мне надо только… только поговорить…
– Я ничего никому не скажу, клянусь! Так и передайте им! Скажите им, что я обо всем забыл…
– Кому им? Кто они? Кого ты так боишься?
Лэситер с дрожью вздохнул, посмотрел на Гая и, словно собравшись с силами, ответил:
– Контору.
– Почему ЦРУ хочет убрать вас? – спросила Вилли.
Они сидели за деревянным столом на палубе старой речной баржи – это плавучее кафе, по словам Лэситера, было нейтральной территорией. Во время войны, по какому-то негласному закону, на этой самой барже, как на единственном мирном островке, вьетконговцы могли сидеть плечом к плечу с южными вьетнамцами. В нескольких сотнях метров отсюда могли идти бои, но здесь никто не хватался за оружие и пули не свистели.
Лэситер, напуганный и взвинченный, как следует отхлебнул пива из бутылки. Позади него, за оградой кафе, тек Меконг. На разные голоса шумели люди да тащившиеся по нему суденышки. В последних лучах заката вода сверкала золотом.
Лэситер заговорил:
– Они хотят от меня избавиться по той же причине, что и в случае с Луисом Валдесом, – я слишком много знаю.
– Про что?
– Про Лаос. Бомбежки, подставы. Такая война, про которую ваш брат простой солдат и не знает ничего. – Он посмотрел на Гая: – Ведь не знаешь же?
Гай отрицательно помотал головой:
– Мы боролись за жизнь, какое нам дело было до того, что творилось по ту сторону границы.
– А Валдес знал многое. Там, в Лаосе, было что узнать, если ты умудрился выжить при падении. Это «если» значит, что тебя сначала не угробило при катапультировании, а потом – что ты не попал в лапы врага или дикого зверя.
Он опустил глаза на бутылку с пивом.
– Валдесу повезло.
– Вы познакомились в Туен-Куане?
– Ага. Летний лагерь. – Он усмехнулся: – Три года мы с ним проторчали в одной камере.
Он перевел взгляд на реку.
– Я был в 101-й, когда меня в плен взяли. Во время боя потерял своих. Сам знаешь, какие там заросли, где верх, где низ – не разберешь. Меня мотало по джунглям, и все время над головой крутились эти чертовы «хьюи», прямо над самой моей головой вертелись – подбирали наших ребят. Всех подобрали, кроме меня. И тут меня как стукнуло: они меня нарочно оставили подыхать там. Да и был ли я живой-то? Мертвяк я уже был, шатался по лесу…
Еще глоток пива. Рука его с трудом держала бутылку.
– Когда меня наконец приперли к стенке, я просто кинул винтовку на землю и поднял руки вверх. Их там целый отряд был, на север двигались. Так я и оказался в Туен-Куане.
– Где ты впервые встретил Валдеса?
– Его привели год спустя, перевели из какого-то лагеря в Лаосе. К тому времени я уже был тертым калачом, знал что да как. Своя грядка овощная была. В общем, жить можно было. А вот Валдес на ладан дышал. Весь желтый от гепатита, рука сломана, никак не срасталась как надо. Несколько месяцев прошло, пока он смог хотя бы в огороде работать. Н-да, вот мы вдвоем и сидели в одной камере. Три года отмотали. Говорили, конечно, много. Я от Валдеса порядком тогда узнал.
Много чего он рассказывал такого, во что мне и верить не хотелось, – про Лаос, про то, какие у нас там делишки были…
Вилли подалась вперед и тихо спросила:
– А он не рассказывал про моего отца?
Лэситер повернулся к ней, глаза его чернели на фоне заката.
– Когда Валдес видел вашего отца в последний раз, тот еще был жив, пытался спасти самолет.
– Ну и что же случилось?
– Луис выпрыгнул сразу после взрыва, так что и не видел толком…
– Погоди-ка, – перебил его Гай, – ты сказал, «взрыва»?
– Так он сказал. Мол, что-то рвануло внутри.
– Но самолет же подбили…
– Его не подбивали, Валдес был в этом уверен на все сто. Вполне возможно, что они-таки попали под обстрел зениток, но не в них было дело. Дверь-то, мол, в салоне наружу вынесло подчистую. Он все время перебирал в памяти груз, что они несли на борту, но кроме авиазапчастей в накладной ничего припомнить не мог.
– Пассажир еще… – напомнила Вилли.
Лэситер кивнул:
– Да, Валдес упомянул его. Сказал, что тот еще малый был – тихий такой, прям святоша. Но они видели, что он был важной персоной – медальон-то у него на шее был какой!
– В смысле, золотой? Цепь золотая? – спросил Гай.
– Какой-то медальон. Как будто что-то сакральное.
– А где его нужно было высадить?
– На той стороне, у вьетконговцев. Скинули и скрылись, чтобы никакого шуму, – таким было задание.
– Валдес вам это рассказал? – спросила Вилли.
– Лучше бы не рассказывал, будь оно неладно.
Лэситер отхлебнул еще пива. Рука его снова задрожала. Закат усыпал реку кровавой рябью.
– Забавно, но тогда, в лагере, мы себя чувствовали как будто даже защищенно. Может быть, все это была промывка мозгов, но надзиратели твердили Валдесу, что это удача для него – в плену сидеть, что он знал такое, от чего ему было бы несдобровать, мол, ЦРУ с ним бы расправилось.
– Больше похоже на обработку мозгов.
– Я сам так подумал. Коммуняки нашли способ сломать его. Ну и страху же они на него напустили – просыпался среди ночи, кричал про подорванный самолет…
Лэситер уставился на гладь реки.
– Ну а после войны нас отпустили. Валдес и другие отправились домой. Он написал мне письмо из Бангкока, его передала одна медсестричка из Красного Креста – мы с ней познакомились в Ханое, сразу после освобождения, – англичанка, зуб у нее маленько есть на Америку, но сама отличная деваха. Когда я письмо это прочитал, то подумал, ну совсем поехал наш Валдес. Какую-то ахинею он там нес, что его не выпускают, что звонки его прослушиваются. Ну, думаю, домой приедет – поправится. А тут звонит эта Нора Уокер, медсестра, говорит, ему конец настал. Пулю себе в лоб пустил.