Опустившись в кресло, Мейсон с улыбкой заявил: — Я не имею вопросов ни к одному из присяжных. Я отказываюсь от предъявления им отвода. Я уверен, что любые двенадцать американских граждан, которые войдут в состав жюри, будут беспристрастно и честно оценивать представленные доказательства. А это все, что требуется моей подзащитной.
— Суд увидит, — с кислой миной заявил Бюргер, — что адвокат использует отказ от своих прав как предлог для драматического заявления, чтобы заранее произвести впечатление на присяжных…
— Суд прекрасно разбирается в ситуации, — перебил его судья. — Присяжные не должны обращать внимания на не относящиеся к делу комментарии обеих сторон. Давайте перейдем к слушанию дела. В данных обстоятельствах, мистер Бюргер, я прошу вас приступить к отбору членов жюри.
Пока Бюргер проводил отбор присяжных, задавая им тщательно продуманные, точные, глубокие вопросы, которые больше пристали бы обвинителю по делу об убийстве, Мейсон сидел, откинувшись в кресле с довольной улыбкой на губах, всем своим видом показывая, что его не интересуют ни вопросы, ни ответы. И чем дольше Бюргер опрашивал присяжных, тем больше всем казалось, что он сомневается в их честности, беспристрастности, неподкупности — и это отношение сильно проигрывало по сравнению с позицией защиты. Дважды его помощники предостерегали его, но Бюргер не обращал внимания на предостережения и упрямо засыпал претендентов вопросами.
Когда он наконец закончил, судья Ланкершим сказал:
— Теперь вы убеждены в беспристрастности уважаемых членов жюри, мистер прокурор?
Бюргер покачал головой.
Повернувшись к членам жюри, Мейсон приветливо улыбнулся. Постепенно до всех присутствующих дошло, что вся долгая процедура опроса закончилась именно тем, что с самого начала предлагал Мейсон: были избраны те самые двенадцать человек, имена которых значились первыми в списке. Присяжные в свою очередь заулыбались Мейсону.
Гамильтон Бюргер сделал для присяжных краткое заявление, обрисовав в общих чертах, что он намерен доказать, и наконец объявил, что в качестве свидетеля первой вызывается Элен Кендал.
Явно смущаясь от внимания сотен людей, находившихся в зале, Элен взошла на возвышение и была приведена к присяге. Сообщив свое имя и адрес, она посмотрела на Бюргера, ожидая вопросов.
Прокурор приступил к допросу.
— Вы помните события, происшедшие тринадцатого числа этого месяца?
— Помню.
— Я прошу вас вспомнить вечер этого дня и сказать, не произошло ли чего-нибудь необычного.
— Да, сэр.
— Что именно?
— Прежде всего, у моего котенка начались спазмы, и я срочно отвезла его к ветеринару, который сказал…
— Не важно, что сказал ветеринар. — Бюргер поднял руку. — Это уже с чужих слов. Вы можете утверждать только то, что сами знаете.
— Хорошо, сэр.
— Примерно в то же время, когда у вас заболел котенок, не произошло ли еще чего-нибудь необычного?
— Да. Мне позвонил по телефону мой дядя.
— Что?
— Мне позвонили по телефону, — повторила девушка.
— Кто?
— Мой дядя.
— У вас два дяди?
— Да, сэр. Мне звонил дядя Фрэнклин.
— Под дядей Фрэнклином вы подразумеваете Фрэнклина Б. Шора?
— Да, сэр.
— Когда вы в последний раз видели Фрэнклина Шора?
— Примерно десять лет назад, незадолго до его исчезновения.
— Ваш дядя Фрэнклин Шор исчез при загадочных обстоятельствах около десяти лет назад?
— Да, сэр.
Гамильтон Бюргер обратился к присяжным:
— Я задаю наводящие вопросы по некоторым пунктам, которые не являются спорными, но на которые я хочу обратить внимание жюри.
— Нет возражений, — заметил Мейсон.
— Что вам сказал дядя по телефону?
— Возражаю, поскольку это показания с чужих слов, — вмешался Мейсон. — Недопустимо, несущественно и не имеет отношения к делу.
— Если суд позволит, — заявил Бюргер, — я не требую дословно пересказывать какие-то детали, которые могут связать защиту в том, что касается этого разговора. Я хочу только выяснить общую обстановку того вечера, причем лишь в той степени, в какой ее можно считать частью res gestae [2] , объясняющей поступки и действия людей, проходящих по делу.
— Возражение отклоняется, — сказал судья, — но предупреждаю, что жюри может рассматривать этот ответ лишь с определенными ограничениями, которые будут позднее указаны судом.
— Что сказал ваш дядя?
— Он спросил меня, знаю ли я, с кем разговариваю. Я ответила, что нет. Тогда он назвал свое имя и привел несколько фактов в доказательство того, что это был он.
— Это умозаключение, — торопливо сказал Гамильтон Бюргер, — можно опустить… Что он еще сказал?
— Ну, он напомнил мне о таких вещах, которые были известны только дяде и мне.
— Меня особенно интересует, что он попросил вас сделать?
— Велел мне обратиться к Перри Мейсону, адвокату, вместе с ним поехать в отель «Касл-Гейт» и спросить там мистера Генри Лича, который, как он сказал, отвезет нас к нему. Он запретил мне кому-либо еще говорить о его звонке, в особенности моей тетушке Матильде.
— Ваша тетушка Матильда — жена Фрэнклина Шора?
— Да.
— И позднее, вечером, вместе с мистером Мейсоном вы попытались связаться с мистером Личем?
— Да.
— Что именно вы сделали?
— Поехали в отель «Касл-Гейт». Но там нам сказали, что мистера Лича нет. В это время принесли письмо, в котором было сказано, где мы можем…
— Одну минуточку. Сейчас я покажу вам это письмо и попрошу сказать, то ли это самое, — сказал Бюргер.
— Да.
Бюргер обратился к судье:
— Прошу включить его под номером один в список вещественных доказательств обвинения, а затем я зачитаю его присяжным.
Документ был должным образом оформлен и прочитан вслух.
— А теперь ответьте, — снова обратился прокурор к Элен Кендал, — что вы предприняли, получив этот документ?
— Поехали в названное место.