– А что, «барнавиты» и коров с овцами держат?
– Держат, но в основном предпочитают, чтобы за них это делали другие. А сами уж потом выбирают самых лучших животных. Кое-кто назовет это воровством, а только мы это называли «брать свою десятину». От фермерского стада, разумеется.
– Так, значит, и ты вместе с ними жил?
– Какое-то время. И, между прочим, жил неплохо. – Чамри, сидя на корточках, поднял голову и посмотрел на меня. – А уж тебе-то и вовсе следовало бы там сейчас быть, знаешь ли. Здесь, среди этих тупоголовых упрямцев, тебе не место! – Он стряхнул землю с корня дикого хрена, слегка обтер его о рубаху и впился в острый корнеплод зубами. – И тебе, и Венне. Вам бы надо бежать отсюда, вот что я скажу. Венне там примут с радостью, он ведь отличный охотник, да и тебе с твоим золотым языком там цены не будет… – Чамри некоторое время жевал сырой хрен, морщась и смахивая с глаз слезы. – А здесь тебя твой язык только к беде и может привести.
– А ты бы пошел с нами?
Он выплюнул волокнистый комок, обтер рот рукой и сообщил:
– Ох и жжет, клянусь Священным Камнем! Не знаю. Я ведь тогда с Бриджином и остальными ушел только потому, что они были мне добрыми товарищами. А я все покоя не находил… Не знаю, Гэв.
Он вообще никогда не находил покоя. И нам с Венне оказалось совсем нетрудно уговорить его пойти с нами, когда мы наконец решились это сделать. И вскоре действительно ушли.
Бриджин и Итер, чувствуя недовольство среди своих «подданных», попытались подавить его с помощью еще более жестких требований и всевозможных приказов. Итер, например, заявил Булеку, который к этому времени совсем уж разболелся, что если он не будет ходить на охоту и вносить свою долю в общий котел, то никакой еды ему из этого котла не достанется. Он, возможно, просто пытался запугать Булека, надеясь, что его угроза сработает; ведь многие из тех, что живут в тяжелых условиях, но чувствуют себя пока что неплохо, не могут поверить, что болезненная слабость – это отнюдь не проявление лени и не притворство. Так или иначе, но Булек то ли испугался, то ли ему стало стыдно, и он настоял на том, чтобы очередная группа охотников взяла его с собой. Он сумел пройти с ними совсем немного и неподалеку от лагеря рухнул на землю; его рвало кровью. Когда его принесли назад, Венне с криками набросился на Итера, обвиняя его в том, что он убил Булека, что он ничуть не лучше надсмотрщика на каторге. После этого Венне, переполненный отчаянием и гневом, отыскал меня у заводи, где я ловил рыбу.
– Мы с другими охотниками хотели немного отойти от лагеря и подыскать Булеку такое местечко, где он мог бы отсидеться и подождать нас, – с горечью говорил он, – да только он и туда дойти был не в силах. Он умирает, Гэв! Нет, я не могу больше здесь оставаться! Не могу подчиняться их приказам! Они что, считают себя хозяевами, а нас – своими рабами? Да мне просто убить хочется этого проклятого Итера! Пора, пора отсюда убираться!
– Давай поговорим с Чамри, – предложил я. И мы поговорили. Сперва Чамри все просил, чтобы мы еще немного подождали, но потом, увидев, как опасен гнев Венне, согласился пойти с нами. Решено было уходить той же ночью.
Поужинали мы вместе со всеми. Никто друг с другом не разговаривал. Булек остался лежать в одной из хижин, мучительно сражаясь за каждый глоток воздуха. Я и сейчас слышу его замедленное, задушенное дыхание в предрассветной темноте, когда Венне, Чамри и я потихоньку выбрались из хижины и выскользнули за пределы лагеря, прихватив с собой то немногое, что сочли своим по праву: носильную одежду, свои одеяла и ножи; Венне взял также свой лук и стрелы, я – рыболовные снасти и кроличьи силки, а Чамри – сапожные инструменты и сверток с вяленым мясом.
Скорее всего, был уже конец мая, примерно два месяца спустя после весеннего равноденствия. Ночь была теплой и темной, ее сменили неторопливый туманный рассвет и утро, полное птичьего щебета. Было хорошо идти вот так, на свободе, оставив позади зависть и жестокость лагерной жизни. Я весь день шел весело, с легким сердцем, удивляясь, почему это мы так долго терпели хамство и всяческие запугивания со стороны Итера и Бриджина. Но вечером мы на всякий случай костра разжигать не стали и залегли в густой траве; стоило мне подумать о том, что они, возможно, станут нас преследовать, и настроение у меня сразу упало. Из головы не выходили мысли о несчастном Булеке; вспоминал я и остальных: Таффу, который, став дезертиром, был вынужден расстаться не только с армией, но и с семьей, женой и детьми, которых очень любил, и теперь уж, наверное, никогда больше не увидит; простодушного Бакока, который не знает даже названия той деревни, где рабом появился на свет. Эти люди были добры ко мне. И клятву верности Лесным Братьям я давал с ними вместе…
– Тебя что-то мучает, Гэв? – спросил Чамри.
– Понимаешь, у меня такое ощущение, что я убегаю и от Бакока с Таффой, и от остальных, – сказал я.
– Они тоже могли убежать, если б захотели, – возразил Венне, но сказал это так быстро, что я понял: он думает о том же, что и я, и тоже пытается оправдать перед собой наш побег, наше дезертирство.
– Булек убежать не мог, – сказал я.
– Ничего, он теперь и без побега далеко от них, куда дальше, чем мы, – попытался успокоить меня Чамри. – Не мучай себя понапрасну, Гэв. Булек сейчас дома… Ему уже почти хорошо. А ты, Гэв, слишком уж верный, вот в чем твой главный недостаток. Не надо оглядываться назад. Увидел – и поскорей проходи мимо, так-то оно лучше.
Это показалось мне странным: что он имел в виду? Я ведь никогда не оглядывался назад. И у меня не было ничего, чему я мог хранить верность, за что я мог бы держаться. Я шел туда, куда влекла меня судьба или случай. Я вдруг вспомнил те куски белой ткани из своих видений, что, извиваясь, плыли по течению реки…
На следующий день мы оказались в той части огромного Данеранского леса, где я еще никогда не бывал. Эту территорию Бриджин и Итер никак не могли считать «своей». Вокруг высились могучие темно-зеленые ели. Упавшие деревья создавали непроходимые стены и лабиринты, ибо их могучие ветви насквозь проросли бесчисленными молодыми побегами. Приходилось идти вдоль ручьев или прямо по каменистым руслам; это оказалось нелегко, потому что шли мы по воде, по скользким камням, стараясь обойти пороги и не попасть в омуты, таившиеся в густой тени деревьев. Чамри все повторял, что вскоре мы отсюда выберемся, и мы действительно наконец выбрались – на второй день пути к вечеру мы, шлепая по очередному ручью, вышли к его истоку, на открытый, поросший травой склон холма. Пока мы передыхали там, наслаждаясь ясным вечерним светом, мимо нас к подножию холма проследовало стадо оленей; остановившись не более чем в двадцати шагах от нас, они совершенно спокойно на нас посмотрели и неторопливо продолжили свой путь, сторожко подрагивая большими ушами. Венне тут же вытащил лук и бесшумно вложил в него стрелу. Еле слышно щелкнула натянутая тетива, прожужжала, точно крылья крупного жука, стрела, и шедший последним олень вдруг вздрогнул, упал на колени и прилег на траву – казалось, мирная тишина вокруг ничем и не была потревожена. Во всяком случае, остальные олени даже не обернулись и вскоре столь же неторопливо скрылись в лесу.