– Там еще что-то есть! – хриплым от волнения голосом проговорил Цендорж. Лускус, рассматривая дверь, попросил меня посветить и присел на корточки, уцепившись свободной рукой за толстую блестящую трубу. Винтовку он держал на отлете, стволом вверх.
Дверь открылась неожиданно – попросту отъехала в сторону, и из мрака появился человек в круглом шлеме.
– Стоять! Не… не двигаться! – заикаясь, крикнул он на и-линге, тыча в нас старинным плоским пистолетом. Мы замерли. Цендорж шумно сглотнул.
– Бросай оружие, сынок, – ласково попросил Лускус, умудрившийся оказаться сбоку от двери, да еще и прицелиться в незнакомца. – Не видишь – свои!
– Свои? – потерянно пробормотал обитатель «трубы», опуская пистолет. – Свои-и-и…
И он заплакал, сползая по наклонному полу во мрак…
* * *
– Я военнослужащий. Согласно пункту третьему Международной конвенции о военнопленных я имею право не отвечать на ваши вопросы. Вы же имеете право подвергнуть меня мнемоскопии и получить все интересующие сведения… – в очередной раз повторил пилот «трубы». Теперь он говорил спокойно и даже безразлично. Грязные светлые волосы растрепались, лицо бледное, под глазами тени, но в целом этот еще очень молодой парень выглядел очень уверенным в себе.
Эос клонилась к закату. Под пыхтящим чайником догорал сланцевый брикет. Лускус с досадой сплюнул в искрящийся снег:
– Пойми, сынок, тут, на Медее, не действуют никакие эти ваши конвенции. И мнемоскопы тут не работают. Впрочем, ты это знаешь не хуже меня. Я по-хорошему советую тебе, заметь, пока советую – расскажи нам, кто ты и что это за хрень. Иначе…
В ответ донеслось уже знакомое:
– Я военнослужащий…
То, что его спасители – никакие не «свои», пилот понял довольно быстро. Клим же догадался еще раньше – незнакомца выдал акцент, это характерное грейтовское «чавканье», иначе называемое «вывернутый язык».
Поначалу, впрочем, все шло нормально. Спасенного напоили, накормили, переодели – смердел он ужасно. Но едва Лускус задал вполне невинный вопрос, что, мол, это за диковинное чудо торчит изо льда, как пилот замкнулся и стал отвечать лишь заученной фразой про конвенцию. Осмотр «трубы» тоже ничего не дал – в кабине Цендорж и Клим обнаружили лишь пепел от сожженной карты и раскуроченную панель управления.
– Ладно, по-людски ты не хочешь. – Лускус встал, прошелся до палатки и обратно. – Тогда нам придется, ты уж извини, применить кое-что из арсенала господина Торквемады.
Пилот равнодушно пожал плечами. Видимо, имя великого инквизитора ему ни о чем не говорило. А зря…
Лускус всегда восхищал Клима своим умением мгновенно переходить из одного душевного состояния в другое. Казалось, только что он был сама любезность и вдруг безразлично сидящий на куске шкуры пилот оказался буквально висящим в воздухе. Крепко ухватив его за грудки, Лускус рычал в испуганное лицо парня:
– Игры кончились, сопляк! Ты все равно расскажешь нам все! Разница лишь в том, останешься ты жить дальше или уже через пару часов ляжешь в этот снег! Я буду отрезать тебе пальцы. Сперва на ногах. Медленно. Тупым ножом. Мизинец. Ты помнишь, как выглядит твой мизинец? Там такой маленький ноготок. Вот его я вырежу в первую очередь. Острие моего грязного тупого ножа будет ковыряться в кровавой ране, а эти два джентльмена не дадут тебе вырваться. Ты слышишь меня?!
– А-а-а! – заорал пилот, пытаясь отвернуть голову.
Лускус снова заговорил. Теперь он четко структурировал фразы:
– Выбор: живой и уходишь с нами! Или: муки, боль, унижение и смерть! Выбирай! Быстро! Быстро! Цендорж!
Монгол, точно всю жизнь этим занимался, споро подскочил к пилоту и кожаным ремнем начал скручивать ему руки за спиной. Лускус отступил на шаг, и парень кулем осел в снег. Безумными глазами он смотрел на своих спасителей, вдруг превратившихся в жестоких монстров, совершенно одурев от всего происходящего. Из приоткрытого рта вырывались нечленораздельные звуки.
Лускус с самой зловещей ухмылкой, на которую только был способен, медленно вытащил из ножен кривой нож, а из-за пазухи – точильный камень.
– Нож обязательно должен быть тупым. Так больнее, – сверля пленника единственным глазом, назидательно произнес он и принялся тупить лезвие, громко ширкая точилом по черной бронзе.
Клим припомнил, что в читанных им книгах и виденных в объемнике фильмах на допросах обычно разворачивалось действо под названием «злой следователь – добрый следователь». Пока одноглазый усиливал психологический прессинг, выразительно описывая, что испытает в самое ближайшее время пилот, Елисеев присел на корточки рядом с пленником и негромко сказал самым доброжелательным тоном:
– Ну и зачем тебе все это? Ты же молодой, девушки тебя любят небось. Ты смотри – все еще можно остановить. Он, пока крови не увидел, более-менее вменяем. И потом – ну ты же умный парень! Да, тебе не повезло – авария и все такое. Но это судьба, с ней спорить бесполезно. С другой стороны – тебе повезло. Ты выжил, ты дышишь, думаешь, а не лежишь замерзшим трупом в этом круглом гробу. Так зачем тебе сейчас совершать самоубийство? Пойми – тут не действуют ни законы Федерации, ни вашей этой Великой Коалиции. Мы сами по себе. У нас есть города и поселки, фермы, дороги, заводы. Армия своя есть. Хочешь – будешь служить. Вся планета в твоем распоряжении. Ответь на наши вопросы – и будешь жить.
– Я… – проблеял пилот. – Я… не могу… Присяга… Я…
– А в присяге разве хоть слово было о службе на планете с альтернативными физическими законами? – буднично спросил Клим.
Парень дернулся, вывернул голову и посмотрел Елисееву в глаза.
– Аль… альтернативными?
– Конечно! Медея – это такой… как бы экспериментальный мир. И тут нам, нормальным людям – ведь ты же нормальный человек! – приходится играть по новым правилам. Понимаешь?
– Да что ты его уговариваешь! – взревел Лускус, отбрасывая точило. – На куски порежу!
– А-а-а!! – в ужасе заорал пленник, зажмурившись и меся ногами снег.
– Имя? – крикнул ему в ухо Елисеев. – Имя, звание?
Лускус провел острием ножа по бледной щеке пилота.
– Реддер! Шон Реддер! – провизжал тот. – Пощадите!
– Звание? – снова крикнул Клим.
– Лейтенант Объединенного флота Великой Коалиции!
– Должность?
– Флай-испытатель!
– Выпить хочешь?
И наступила тишина…
Цендорж, отвернувшись, хихикал в кулак. Лускус, тяжело усевшись в снег рядом с всхлипывающим флай-испытателем Шоном Реддером, хлопнул его по плечу.
– А ты говоришь – конвенция…
Елисеев принес фляжку с самогоном, настоянным на листьях горчатки. Пленнику развязали руки, сунули долбленый деревянный стаканчик. Он прятал глаза, но выпил без раздумий.