Клим проснулся поздно – Эос уже высоко поднялась над горизонтом, и ее лучи прошивали вагон насквозь. Золотые пылинки плавали в воздухе. Шаркали ногами пассажиры, спешащие за кипятком в конец вагона, где широкий в крестце немолодой проводник растопил титан. Многие недовольно ворчали – и без того узкий проход возле титана загромождала винтовая лестница, ведущая на крышу вагона, к двуствольному паромету, чаще называемому стим-спитом. За лестницей примостился котел с топкой и запас сланцевых брикетов. Во время войны все пассажирские поезда оснастили скорострельными парометами – на случай нападения диверсионных групп врага. Теперь каждый колонист считал своим долгом высказаться по этому поводу – мол, сколько можно, не пройти, не проехать! Когда начальство распорядится убрать эти бандуры из вагонов? Чем они вообще там себе думают? Стрелок, молодой безусый парень в форменной куртке меднодорожной охраны, зевал и вяло отбрехивался.
Всеобщий гул недовольства катался меж толпящихся у титана людей колючим клубком. Проводник только приглаживал пятерней всклокоченные седые патлы и вздыхал. Цендорж присел на свою полку, передал Елисееву исходящую паром кружку с заваренными листьями чайкофского дерева.
– Где едем? – поинтересовался Клим, прихлебывая ароматный, бодрящий напиток.
– Кустолесье, – коротко ответил монгол, жмурясь и отдувая пар.
Елисеев отставил кружку и пробрался к окну. Зеленоватое, с натеками, стекло, сработанное, видимо, в самом начале работы стекольного завода, искажало реальность, превращая ее в картины помешавшегося на зелени сюрреалиста. Тем не менее Клим увидел совершенно ровную плосковину, до самого горизонта покрытую высоким серо-коричневым кустарником. В небе, причудливо меняя форму, носились плотные стаи птиц. Кустолесье. Странное место, этакие двухметровые в высоту джунгли, непроходимые и живущие по своим законам. Здесь обитают особенные звери и гады, здесь гнездятся миллионы птиц. Тянущиеся на сотни километров заросли дают приют и пищу насекомым, которые в свою очередь служат пищей для других существ – и далее по цепочке, вплоть до главного хищника здешних мест, пятнистого девятижила, прозванного так за удивительную живучесть.
Раньше Клим никогда не был в Кустолесье и теперь досадовал, что не может ничего толком рассмотреть сквозь мутное окно вагона, не имевшее даже форточки. Гомон у титана тем временем стих – все желающие, жаждущие и страждущие, получили наконец кипяток и теперь попивали всяк свой чаек, пошвыркивая, блаженно пыхтя и отдуваясь.
Вернувшись на место, Клим допил чайкофского и расстелил на коленях карту. Сориентировался он быстро – по северной стороне пути тянулись глубокие овраги, а такое место в Кустолесье было только одно – Веселые увалы. Когда во время войны свободники с помощью пленных прокладывали здесь дорогу, ведя ее по самому краю оврагов, чтобы не прорубаться сквозь непроходимые заросли, десятники покрикивали: «Веселей! Веселей!» А потом был бунт, ночная кровавая резня и два десятка трупов. С тех пор увалы и стали Веселыми…
Привычный грохот колес вдруг сменился пронзительным скрежетом. Захрустели, крошась, шлицы центровиков. Люди, посуда, немудреная домашняя снедь – все полетело на пол. Многоголосая ругань ударила по ушам:
– Дрова он везет, что ли?!
– Мать твою, ногу, ногу-то придавил!
– А-а-а, кипяток! Горячо-о-о!!
– Да что ж такое, а?! Все ягоды подавила!
– И в морду! В морду, как доедем!
Стрелок, выпучив голубые глаза, все никак не мог попасть ногой в сапог. Клим сунулся к окну.
– Зараза! Ни хрена не видно!
Совладав с сапогом, стрелок полез по лесенке на крышу. Проводник, побагровев лицом, тряс обожженной рукой – он машинально ухватился за раскаленный титан и теперь на чем свет клял свою тяжкую кочевую долю.
Сквозь гул голосов и шарканье множество ног Елисееву послышались какие-то пугающе знакомые звуки, доносящиеся снаружи. Словно там несколько человек принялись хлопать палками по натянутым шкурам. Но прежде чем он догадался, что это, стрелок загромыхал по лестнице обратно и застрял внизу, нелепо вывернув руки. Из правой его глазницы торчал короткий арбалетный болт…
– Цендорж, окно! – крикнул Клим, пытаясь вытряхнуть из мехового чехла свою винтовку. Монгол ударил прикладом, и каленое стекло разлетелось в брызги. Елисеев, отшвырнув пустой чехол, высунулся – в двух десятках шагов из зарослей торчало несколько темных фигур с большими арбалетами на изготовку. В голове состава слышались крики и лязг клинков.
Клима заметили – сразу четверо налетчиков выстрелили, и смертоносные болты звонко ударили в медную обшивку вагона.
– На пол! Всем лежать! – заорал Елисеев и принялся пробираться к лестнице. В глазах проводника застыл ужас.
– Чего сидишь?! Пары разводи! – рявкнул на него Клим, обернулся к Цендоржу: – Патроны экономь! Бей только наверняка!
Ухватив незадачливого стрелка за ноги, Елисеев вывернул еще не окоченевшее тело из лестничной спирали и полез наверх, машинально потрогав паропровод, ведущий к орудию. Холодный. Пока разгорится сланец, пока закипит вода – пройдет минут семь-восемь. Долго, очень долго…
Выбравшись наверх, Клим вжался в щиток турели, проклиная себя за то, что не взял в дорогу ни шлема, ни панциря. Изогнув шею, он огляделся. Ни один стим-спит не стрелял. На крыше соседнего вагона лежал стрелок, весь утыканный стрелами. Возле паровоза шел бой – охрана поезда рубилась там с нападавшими. «Если они захватят локомотив – все», – подумал Клим, передернул затвор винтовки и просунул ствол в прорезь щитка.
Первого арбалетчика он снял, как в тире – спокойно выцелил и попал в голову. Налетчики тут же ответили, и не менее десятка болтов пробарабанили по толстому бронзовому щитку гибельный марш. Внизу пыхтел проводник. Сухо треснул выстрел из окна вагона – Цендорж воспользовался тем, что арбалетчики сосредоточились на Елисееве, и застрелил еще одного.
– Минус два, – прошептал Клим. – А сейчас будет минус три…
Выстрел – приклад бьет в плечо. Мимо!
– С-сука! Сглазил! – заорал Елисеев, чувствуя, как в нем закипает злая, азартная ярость. Арбалетчики уже не торчали из кустов, подобно неподвижным мишеням. Перемещаясь вдоль вагонов, ныряя в колючие заросли, они вели постоянный беглый огонь.
– Ты давление когда дашь, гад?! – нагнувшись над люком, прорычал Клим проводнику.
– Счас, счас! – испуганно взвизгнул тот, на мгновение показав потное, чумазое лицо.
Торчащая из крыши вагона труба наконец-то разродилась дымом. Теперь нужна была тяга, сильная, гудящая тяга, чтобы сланец занялся как следует. Снизу появилось суставчатое «второе колено», поданное проводником.
– Цендорж, прикрой! – крикнул Клим и под треск выстрелов высунулся из-за щитка, косо нахлобучив «второе колено» на покрытую сажей трубу. Несколько болтов ударили в бронзу – но поздно.
– Вот так вот! – удовлетворенно сказал Клим, глядя, как дым сразу стал гуще и жирнее.