Я минуту раздумываю, отвечать ему или нет, потом, наконец, решаюсь:
— В Пермь.
Я хочу отыскать в М-ском треугольнике линзу, из которой попал сюда, в девяносто четвертый. И попытаться вернуться в свое время, а пространственно — как можно ближе к Махандари, где живет Телли. Я хорошо понимаю всю опасность такого похода — вслепую шарахаться по линзам, каждую минуту рискуя жизнью. Но другого пути у меня нет, точка.
Если бы кто-то спросил у меня: «А что потом?», я бы промолчал. Это действительно очень сложно — «потом». Конь гонит меня к Хан-Тенгри. Чингисхан ждет. Мне тяжело ежедневно, ежечасно преодолевать сопротивление той мощи, что источает фигурка. Но я твердо решил — марионеткой в руках незримых кукловодов я больше не стану никогда.
Андрей, понимающе кивнув, вопросов больше не задает. Потом, когда молчание становится тягостным, все-таки спрашивает:
— Артем, может, тебе еще денег дать? — и словно испугавшись, что я сейчас обижусь и уйду, торопливо добавляет: — У меня есть, честно!
Хороший он все же парень. Хороший, но… наивный какой-то, что ли? Или так и надо — без хитрости, без постоянных мыслей о собственной выгоде?
— Хватит пока.
— А обратно когда из этой своей Перми?
— Не знаю еще.
— Вернешься в Москву — обязательно позвони. Если номер поменяется — все равно разыщи, договорились?
— Постараюсь.
— Нет, я серьезно, — Андрей смотрит мне в глаза. — Поработаем вместе.
— Посмотрим. Ничего обещать не могу.
Я встаю из-за столика, протягиваю ему руку.
— Пока!
— До встречи, — уверенно говорит он и протягивает свою.
И в душе моей возникает противное чувство некой обреченности. С этим парнем мы, кажется, больше никогда не увидимся…
Пару часов шатаюсь по центру Москвы, захожу во все магазины подряд. Я ищу подарок маме, такой, чтобы она ахнула, ищу — и не могу выбрать, слишком много всего теперь в продаже. С деньгами проблем нет — у меня скопилась довольно приличная сумма. Быть несостоявшимся киллером, оказывается, выгоднее, чем просто убивать людей. Гумилевских долларов хватит на покупку хорошей иностранной машины, я еще утром в поезде от скуки изучил все рекламные объявления в газетах Соломона Рувимовича.
Когда сверкающие витрины начинают вызывать тошнотворный рефлекс, просто покупаю коробку конфет, бутылку сухого вина и белую пуховую шаль, которая проходит сквозь кольцо. В конце концов, народная мудрость не зря гласит: дорог не подарок, а внимание. Все, теперь можно ехать.
Я волнуюсь, очень. В основном за маму — как она воспримет мое появление? Как отреагирует на воскрешение сына из мертвых через полтора десятка лет? В таких случаях обычно принято подготавливать людей, делать какие-то намеки. Но для этого нужен кто-то третий, а нас только двое — я и она.
Уже в сумерках я доезжаю до Братеево. Выхожу, и по занесенному снегом тротуару иду к серой девятиэтажке, призывно светящей десятками разноцветных окон. Московский люд возвращается с работы, темные силуэты обгоняют меня, спеша быстрее оказаться дома.
Дом! Как давно я там не был. И пусть это новая мамина квартира, я все равно верю, что там — мой дом.
Дверь подъезда висит на одной петле. Лифт не работает. От мусоропровода распространяется омерзительный запах. Под ногами мусор, окурки, старые газеты, стены исписаны и разрисованы. Я не удивляюсь — сейчас так выглядит большинство подъездов, хоть в Москве, хоть в Казани.
Иду пешком, считаю ступеньки. Квартира мамы находится на пятом этаже. Судорожно пытаюсь придумать какие-то слова, но в голове странная пустота. Словно бы все мысли выдуло сильным ветром и теперь там кружатся лишь одинокие снежинки.
На площадке третьего этажа натыкаюсь на мужика в грязной офицерской шинели. Здесь таких называют бомжами, на вокзалах я на них насмотрелся. Он сидит на ступеньках и дремлет, уткнувшись головой в колени. Услышав шаги, мужик поднимает испитое лицо и смотрит на меня. Глаза у него мутные, на обвисших щеках — многодневная щетина. Стойкий запах перегара забивает подъездную вонь.
— Братан, ну! — в горле у него что-то клокочет. — Помоги по-братски… Сотенку, ну… Братан!
Я смотрю на грязную руку с обломанными ногтями, протянутую в мою сторону. Денег у меня полно. И я готов дать и «сотенку», и даже «тыщеночку». Только незадача — рублей после покупки подарков маме не осталось, одни доллары.
— Извини, — говорю я бомжу, осторожно обходя его. — В другой раз.
Как это часто бывает у пьяных, настроение у него меняется мгновенно. Секунду назад он униженно вымаливал деньги, и вот уже натужно кричит мне вслед, оскалив желтые прокуренные зубы:
— Жлоб поганый! Штоб тебя дети так кормили!
— Ты поори, поори, — с угрозой в голосе говорю я, останавливаясь. Заходить в квартиру мамы под такой аккомпанемент мне совершенно не хочется. — Ну-ка пошел отсюда!
Бомж снижает обороты. Бормоча под нос ругательства, он тяжело поднимается, делает шаг, другой вниз по лестнице, оборачивается и смотрит на меня цепким, злобным взглядом. Я чувствую ледяной холод, распространяющийся от фигурки коня. Вместе с ним внутри меня вспухает и начинает расти слепая, неконтролируемая ярость. Сейчас я уделаю этого козла! Сейчас я его…
Стоп! Мы это уже проходили, и не раз. Спокойно, Артем. Контроль и еще раз контроль. Только так.
Вспышка бешенства гаснет так же быстро, как и возникает. Бомж уходит. Мне на мгновение кажется, что я его раньше видел. Но в следующую секунду эта мысль исчезает, как и все прочие. До маминой двери мне осталось два лестничных пролета, какие уж тут бомжи, серебряные фигурки и прочая ерунда.
Звоню в дверь. Слышу шаги. Щелкает замок. На пороге стоит мама, седая, постаревшая мама в халатике и тапочках.
— Вот… — говорю я.
Она ничего не спрашивает, не говорит, просто молча смотрит.
— Вот, — повторяю я и добавляю: — Пришел.
У нее дрожат губы. Она узнала меня. Узнала, несмотря на полумрак, царящий в подъезде и слабенькую лампочку в прихожей. Я перешагиваю через порог, роняю пакет с подарками.
— Мама!
— Артемка…
Мы пьем чай. Не на кухне, а в комнате, за накрытым праздничной скатертью столом. Уже выплаканы все слезы радости, уже получены все торопливые ответы на сбивчивые вопросы.
— Артем, сынок, где же ты был?
— Далеко, мама. Очень далеко. В горах, хребет Гиндукуш, слыхала?
— Конечно. Когда тебя… В общем, когда пришла та бумага…
— Понятно.
Я не могу врать маме — и рассказываю ей все. Про бой на точке, про скитания по горам, про Генку Ямина и мое бегство, про Нефедова и долину Неш, про линзы.