— Мол, тебе дядя Коля ценную антикварную вещицу в наследство оставил.
— Он-то откуда узнал? — спрашиваю я, с трудом ворочая языком от волнения.
— Сказал, что человек к нему приходил какой-то. Коллекционер. Дескать, знакомец Николая Севостьяновича. Якобы лошадка эта больших денег стоит. Давай, говорит, Валя, продадим фигурку. Будут тебе деньги на старость! Ну не подлец ли, а?!
Мама сгребает посуду и уносит на кухню.
Я сижу ни жив, ни мертв. В голове полный сумбур. Выходит, Нефедов был прав, когда говорил о неких людях, охотящихся за моим предметом. И смерть Генки Ямина от отравленной глюкозы в полевом медпункте — не случайность. За мной следили. Охотились. А может, люди Надир-шаха, что преследовали нас в горах Гиндукуша, имели совсем другую цель? Им нужен был вовсе не Нефедов, а я, точнее — конь? Да и был ли Надир-шах?
— Выгнала я его, — перекрикивая шум воды в мойке, сообщает мать. — Сказала: «Даже если бы и осталась фигурка, все одно не продала бы, потому как память это по Артемушке!».
Память… Я просовываю руку под рубашку и прикасаюсь к коню. Зашвырнуть бы мне еще тогда, летом семьдесят девятого, эту память в воду! Подальше да поглубже. Сколько бед удалось бы избежать.
Мама входит в комнату, вытирая мокрые руки полотенцем.
— А ты, небось, и забыл про талисман свой? Или сохранил?
— Не, потерял, — отдернув руку, качаю головой. — И забыл, да. Ерунда это все.
— Может, и ерунда. А может, и действительно ценность. Ладно, Артемка, что мы все о грустном. Ты надолго?
Она все же нашла силы задать этот вопрос. Эх, мама, мама…
— Завтра утром уезжаю, иначе никак нельзя, — и, заметив, как на ее лицо набежала тень, поспешно добавляю: — Ненадолго!
Она боком присаживается на стул, медлит — и все же задает второй вопрос, который волнует ее больше всего:
— А потом?
— Посмотрим, ма. Может, женюсь!
— Женишься? — от неожиданности мама роняет полотенце. — А кто ж невеста?
— Хорошая девушка. Дочка князя, — я улыбаюсь. — Зовут Телли.
— Ну да, — недоверчиво произносит она. — Сейчас много князей да графьев появилось. Каждый Пупкин у себя дворянские корни находит.
— Она — не сейчас. Она на самом деле княжна.
— А как фамилия?
Я развожу руками:
— А фамилию, мам, я и не спросил…
Мы хохочем.
— Да ну тебя, — машет рукой мать. — Я уж было поверила. Ну, а если серьезно — что вообще делать собираешься?
— Документы надо восстанавливать, — отвечаю серьезно, как будто все по-настоящему. — Работу найти.
— А какую?
— Ну, писать-то я ведь не разучился. Журналисты сейчас нужны…
— Журналисты, — качает головой мать. — Опасно это, сынок. Вон как их стреляют-взрывают. Холодов-то… Какой молоденький был! Прямо в редакции взорвался. Слышал?
Киваю. А мысли мои снова уносятся в прошлое, в пыльные афганские долины. Там за мной, за моим конем охотились. Там меня едва не настигли, едва не убили. Значит… значит, этим людям не нужен я! Только предмет. Но они же не смогут его использовать. Конь сам выбирает себе наездника. Он настроен на меня и работает только со мной. Нефедов в хроноспазме доказал это, что называется, на практике.
Выходит, неведомым охотникам не важно, выполнит ли конь свою миссию. Не важно или не нужно? А может, это и есть их цель? Остановить коня, не дать Чингисхану пробудиться, не дать ему исполнить свою миссию! Или другой вариант — у Чингисхана ведь есть могущественный предмет, волк. Нет, так гадать я могу до бесконечности. Черт, как мало информации…
Ясно только одно: все те годы, что меня не было, охота продолжалась. Интересно, они потеряли мой след? Скорее всего, да, иначе не стали бы разрабатывать отца и посылать его к маме. Какие еще у них есть зацепки? Нефедов? Но профессор сгинул в пространственно-временном лабиринте аномальных зон, скорее всего, погиб. Кто еще?
И тут меня обжигает: Телли! Если охотники знают о махандах, они обязательно заявятся туда. Или, быть может, те люди в камуфляже, вооруженные М-16, что полегли от моей пороховой бомбы, были вовсе не кашгарскими контрабандистами?
«В общем, надо во что бы то ни стало добраться до линзы в М-ском треугольнике и попасть в восьмидесятый год. Попасть — и по возможности все исправить», — твердо решаю я.
Что «все» и как «исправить» — это другой вопрос и ответ на него я буду искать по ходу дела. Решено! Гумилев спасен, Надя с детьми в безопасности и, наверное, даже счастлива. Мать жива-здорова, теперь у меня есть надежный тыл. Пришла пора поработать на себя.
— Артем, да ты меня не слушаешь? — голос мамы отвлекает от раздумий.
— Слушаю, слушаю, — я улыбаюсь. — Просто почему-то вспомнил свою чашку, ну, ту, которую ты мне на день рождения подарила, с цветами…
— Цела, цела! — обрадовано вскидывается мама и спешит к серванту. — Вот она, целехонька. Ну, еще чайку?
— А давай! И где там у нас были конфеты? — я потираю руки. — Давненько не ел конфет!
Мы ложимся далеко заполночь. Мама стелет мне на диване, сама пытается улечься на раскладушке. Решительно отбираю у нее жуткую конструкцию, объясняю, что не усну, если родная мать будет мучиться на этом пыточном ложе. Сам укладываюсь на полу. Так мне привычнее и спокойнее. Да чего там — я с детства любил спать на жестком.
Когда выключается свет, я долго лежу с открытыми глазами, смотрю на голубые тени, бродящие по потолку. На короткий миг убеждаю себя, что ничего не было, все — сон, бред, галлюцинации, а на дворе июль семьдесят девятого, и я дома, в Казани.
Но это самообман, конечно же. Все было. И все будет. Поэтому надо забыть про лирику и подумать о реальных вещах. Мне предстоит нелегкое путешествие через полстраны, а потом — через время. Нужно как следует подготовиться. Одежда, снаряжение, продукты, оружие. С последним понятно — у меня два пистолета. Патронов, правда, не густо. К маме сумку, где лежит весь этот арсенал, я не повез, сдал на вокзале в камеру хранения. Завтра перед поездом заберу. А до того мне придется совершить продолжительный рейд, великий поход по магазинам.
Мысленно составляю список. Он начинается с рюкзака, палатки и заканчивается антибиотиками. Конечно, целебная плесень, которой лечил меня старик-знахарь в Махандари, штука действенная, но если вдруг я снова не вовремя заболею, то пусть под рукой будет хорошая аптечка с самыми современными лекарствами.
Современными… Будущее для меня, похоже, наступило. Но разве таким мы его представляли? Я уже достаточно много знаю о мире девяносто четвертого года, чтоб сделать однозначный вывод: жить в этой стране я не хочу. И дело даже не в том, плохо здесь или хорошо — кому как, наверное. Что-то наверняка стало лучше, да и у нас в Союзе совсем не рай земной был. Но я — Артем Новиков, русский, несудимый, беспартийный — я лично здесь — чужой. Мне нет места в этом будущем, я даже у матери остаться не могу, чтобы не навести беду на ее новый дом. Этот мир выталкивает меня из себя, как живой организм — занозу.