Брови Троя угрюмо нахмурились; он стиснул зубы; его сомкнутые губы подергивались, как у человека, потрясенного горем. Это странное происшествие всколыхнуло в нем самые разнообразные чувства и причинило ему острую боль. У Троя было очень выразительное лицо, и тот, кто наблюдал бы за ним сейчас, едва ли поверил бы, что это тот самый человек, который хохотал, распевал песни и нашептывал на ухо женщинам любовный вздор. В первую минуту он был готов проклясть свою судьбу, но даже для такого примитивного бунта требовалась известная активность, а болезненная тоска, овладевшая им, парализовала его силы. Представшая перед ним картина замкнула ряд мрачных сцен предыдущих дней, как бы завершая всю панораму, и он уже не мог этого вынести. По натуре сангвиник, Трой уклонялся от тяжелых переживаний, попросту отстраняя их. Он упорно отгонял мрачные призраки, пока событие не отступало в область прошлого, утратив свою остроту. Быть может, и сажая цветы на могиле Фанни, он пытался как-то увильнуть от горя, - а теперь словно кто-то разгадал его намерения и перехитрил его.
Стоя перед обезображенной могилой, Трой едва ли не в первый раз в жизни испытал разочарование в себе самом. Человек по натуре жизнерадостный обычно чувствует, что он какой-то счастливый избранник судьбы, хотя и мало тем отличается от прочих смертных. Трою не раз приходило в голову, что ему нечего завидовать лицам, занимающим высокое положение, ведь, чтобы добиться такого положения, надо быть другим человеком, а он был вполне доволен собой. Он не сетовал на свое не совсем обычное происхождение, на превратности судьбы, на постоянные, молниеносные перемены жизни, - он был поглощен собой, и его удел казался ему каким-то особенным. Он почему-то был уверен, что в свое время его дела сами собой наладятся и увенчаются успехом. Но в это утро его иллюзии окончательно рассеялись, и Трой внезапно возненавидел себя. Впрочем, этот перелом лишь казался внезапным. Коралловый риф долго и медленно нарастает, пока наконец не выглянет из морских волн; нередко нам только кажется, что событие вызвал последний, заключительный толчок, а на деле оно уже давно созрело и готово было совершиться.
Бедняга стоял и размышлял: куда бы ему податься? "Ты проклят навеки!" послышался ему беспощадный приговор, когда он увидел, что погибли плоды его трудов, вдохновленных внезапной решимостью. Когда человек долгое время шел в одном направлении и выбился из сил, у него едва ли хватит энергии повернуть в другую сторону. Накануне Трой слегка попытался изменить свою жизнь, но первая же неудача обескуражила его. Сделать крутой поворот было бы трудно даже при могучей поддержке со стороны провидения, но когда он увидал, что провидение не только не поощряет его вступление на новый путь, но даже глумится над его робким начинанием, - это было уже свыше его сил.
Трой медленно отошел от могилы. Он даже не попытался засыпать дыру, посадить на место цветы или хоть что-нибудь исправить. Он попросту бросил карты и раз навсегда отказался от игры. Он тихонько вышел из ворот кладбища, никем на замеченный, - в поселке все еще спали, - пересек поле, расстилавшееся позади селения, и столь же незаметно выбрался на большую дорогу. Вскоре он потерял из виду Уэзербери.
Тем временем Батшеба находилась в добровольном заточении у себя в мезонине. Дверь постоянно была на замке и отпиралась, лишь когда входила или выходила Лидди, для которой поставили кровать в маленькой смежной комнате. Часов около десяти, во время ужина, девушка, случайно поглядев в окно, заметила за оградой кладбища огонек фонаря Троя и сообщила об этом Батшебе. Несколько минут они смотрели на огонек, недоумевая, что бы это могло быть, затем Лидди пошла спать.
Батшеба спала не слишком крепко в эту ночь. Служанка в глубоком забытьи мирно посапывала в соседней комнате, а хозяйка дома все еще смотрела в окно, на слабый огонек, мелькавший среди деревьев; горел он неровно, то вспыхивал, то гас, словно свет вращающегося берегового маяка, и даже не приходило в голову, что кто-то ходит взад и вперед перед ним. Батшеба просидела у окна, пока не пошел дождь и не исчез огонек; тут она легла и долго металась в постели, - в ее усталой голове проносились картины пережитой трагической ночи.
Еще до первых проблесков зари она встала, распахнула окно и вдохнула полной грудью свежий утренний воздух. Стекла были мокрые после ночного дождя - все в дрожащих слезинках; каждая слезинка ловила бледно-розовый отблеск, пробивающийся сквозь нависшую тучу на востоке, где зарождался день. Слышно было, как с деревьев мерно падают капли на груды нанесенных ветром сухих листьев, а со стороны церкви долетая какой-то необычный шум, не похожий на ритмический стук капель, - то был рокот воды, струившейся в водоем.
В восемь часов в дверь постучалась Лидди, и Батшеба впустила ее.
- Какой сильный дождь был нынче ночью, мэм, - сказала Лидди, получив от хозяйки распоряжения насчет завтрака.
- Да, очень сильный.
- Вы слыхали чудной шум на кладбище?
- Слыхала. Мне подумалось, что это, наверно, вода падает с крыши колокольни.
- Как раз это и говорит пастух, мэм. Он пошел поглядеть в чем дело.
- А! Так Габриэль был здесь нынче утром?
- Да, он только заглянул мимоходом, как бывало раньше, - последнее-то время он перестал к нам заходить. Но прежде, когда вода падала с колокольни, она барабанила по камням, а тут звук был совсем другой, - как будто кипел горшок, прямо на диво!
Будучи не в силах читать, думать или работать, Батшеба попросила Лидди остаться и позавтракать с нею. Ребячливая девушка то и дело возвращалась к недавним событиям.
- Вы не хотите пойти к церкви, мэм?
- Право, не знаю, - отвечала Батшеба.
- Я думала, вам захочется взглянуть, куда положили Фанни. Из вашего окна не видать этого места, его закрывает дерево.
Батшеба смертельно боялась встретиться с мужем.
- Что, мистер Трой ночевал дома? - осведомилась она.
- Нет, мэм. Мне думается, он поехал в Бедмут.
Бедмут! Это название сразу же вызвало образ Троя и напомнило о его поступках; но теперь их разделяло расстояние в пятнадцать миль. Ей было крайне неприятно расспрашивать Лидди о муже, и до сих пор она старательно избегала этого, но теперь уже весь дом знал, что они крепко поссорились, незачем было скрывать правду. Батшеба дошла до такого состояния, когда человек перестает считаться с общественным мнением.
- Почему ты думаешь, что он поехал туда? - спросила она.
- Нынче утром, еще до завтрака Лейбен Толл видел его на Бедмутской дороге.
Батшеба сразу же испытала облегчение, - за последние сутки она утратила свою молодую жизнерадостность, не приобретя взамен философского спокойствия зрелых лет, - и ей захотелось немного прогуляться. И вот, позавтракав, она надела шляпу и направилась к церкви. Было девять часов, люди, перекусив, уже вернулись на работу, и едва ли она могла бы кого-нибудь встретить на дороге. Зная, что Фанни похоронили в углу кладбища, предназначенном для отверженных (как говорили в приходе: "позади церкви"), в том месте, которого не было видно с дороги, она не удержалась от искушения поглядеть на могилу, хотя испытывала какой-то неизъяснимый страх. Она не могла отделаться от мысли, что огонек, мелькавший ночью между деревьями, имеет какое-то отношение к ее сопернице.