Батшеба обогнула контрфорсы колокольни и увидела плиту с пустым углублением и надгробный памятник из мрамора с нежными прожилками, весь забрызганный, грязью, ту самую картину, на которую два часа назад смотрел ушедший отсюда Трой. С другой стороны могилы стоял Габриэль. Его взор был тоже устремлен на памятник; Батшеба подошла так бесшумно, что он не заметил ее. Она не сразу разглядела имя Фанни на величавом обезображенном памятнике и оглядывалась по сторонам, разыскивая убогий холмик, какой в таких случаях насыпают над могилой. Потом она проследила глазами за взглядом Оука и прочла начальные слова надписи:
"ПОСТАВЛЕН ФРЭНСИСОМ ТРОЕМ
В ПАМЯТЬ ДОРОГОЙ ЕГО СЕРДЦУ
ФАННИ РОБИН..."
Тут Оук увидал Батшебу и пытливо на нее поглядел; его до крайности удивило, что памятник поставлен Троем, и ему хотелось знать, как она к этому отнесется. Но она была не слишком взволнована; душевные потрясения, казалось, стали заурядным явлением в ее жизни. Она поздоровалась с Габриэлем и попросила его взять оставленную Троем лопату и засыпать углубление землей. Пока Оук исполнял ее желание, Батшеба подобрала цветы и принялась их рассаживать, расправляя корешки и разглаживая листочки с той нежной заботливостью, с какой женщины обычно обращаются с растениями, которые словно чувствуют это и хорошо принимаются. Затем она велела Оуку сказать церковному сторожу, чтобы тот отвел в сторону нависший прямо над ними свинцовый желоб под пастью химеры, во избежание в будущем подобного несчастья. Чувствуя, что у нее в сердце нет любви и осталась одна лишь горечь, вызванная инстинктивной ревностью, Батшеба нарочито проявляла великодушие; под конец она даже стерла с памятника пятна грязи, как будто ей нравились написанные на нем слова, и отправилась домой.
Трой брел по направлению к югу. У него было немало оснований искать пристанища где угодно, только не в Уэзербери: и отвращение к однообразной жизни фермеpa, и горестное воспоминание о той, что лежала на кладбище, и раскаяние, и неприязнь к жене. Вспоминая печальные обстоятельства кончины Фанни, он знал, что никогда не забудет этой картины и теперь ему уже невозможно жить в доме Батшебы. К трем часам дня он приблизился к гряде однообразных холмов, которая тянется вдоль берега моря, образуя барьер, отделяющий обработанную область внутри страны от сравнительно пустынной прибрежной полосы. Прямо перед ним вставал склон холма в добрую милю длиной, на который взбегала прямая белая дорога; передний и задний склоны постепенно сближались, смыкаясь на уходящей в небо вершине конуса, примерно на высоте двух миль. На всем протяжении этого унылого косогора нельзя было обнаружить в этот ослепительный день ни одного живого существа. Трой взбирался на холм по крутой дороге, усталый и подавленный, - такого состояния ему уже много лет не приходилось переживать. Воздух был теплый и влажный, и вершина холма, казалось, все отступала, по мере того как он поднимался.
Наконец он добрался до перевала, и еще невиданная величавая картина вдруг поразила его, как некогда поразил взор Бальбоа открывшийся перед ним Тихий океан. Необъятное море, кое-где прочерченное легкими линиями, словно выгравированными на его стальной глади, расстилалось до самого горизонта, а справа близ порта Бедмут заходящее солнце разметало по морю свои лучи; на его блистающей, словно отполированной, поверхности медленно гасли краски. Ни в небе, ни на земле, ни на море глаз не улавливал ни малейшего движения, кроме вскипанья у ближайших скал молочно-белой пены, обрывки которой, как языки, лизали прибрежные камни.
Спустившись с холма, он очутился в небольшой бухте, окруженной скалами. Трой стряхнул уныние, решил отдохнуть и выкупаться, а потом уже идти дальше. Он разделся и бросился в воду. Трой был умелым пловцом, ему стало скучно плавать в закрытой бухте со стоячей, как в пруде, водой и захотелось покачаться на волнах океана; он быстро проплыл между двумя огромными утесами, которые можно было назвать Геркулесовыми столбами этого миниатюрного Средиземного моря. На его беду, мимо бухты проходило течение, о котором он даже не подозревал; не представляя трудностей даже для самого легкого суденышка, оно было чревато опасностями для пловца, подхваченного им невзначай. Трой почувствовал, что его повлекло куда-то влево, а затем мощным рывком выбросило в открытое море.
Тут он вспомнил, что это за место и какая у него зловещая слава. Не один бедняга, рискнувший здесь купаться, молил бога послать ему смерть на суше, но его мольбы, как и мольбы Гонзало, оставались безответными. Трой начал уже смутно опасаться, что и его постигнет такая же участь. Кругом не было ни одного суденышка; только вдалеке над морем вставал Бедмут, казалось, равнодушно взиравший на его отчаянные усилия, а по соседству с городом неясно вырисовывалось беспорядочное сплетение снастей и мачт у входа в порт. Трой выбился из сил в бесплодных попытках проникнуть обратно в бухту и теперь от слабости держался в воде на несколько дюймов глубже, чем обычно, стараясь дышать носом; то и дело он переворачивался на спину, плыл баттерфляем и прибегал к другим приемам, наконец он решил испробовать последнее средство - лечь на воду в слегка наклонном положении и постараться где-нибудь достичь берега, постепенно легкими толчками прорываясь сквозь течение. Это не требовало особенных усилий... Он не знал, где ему удастся выбраться на сушу, так как берег медленно и безнадежно проплывал мимо него; все же он явно приближался к оконечности длинной косы, выступавшей справа на фоне залитого солнцем неба. Взгляд пловца был прикован к этой косе, то была его последняя надежда в нашем мире, полном загадок. Внезапно что-то пронеслось мимо оконечности косы, это была шлюпка, направлявшаяся в открытое море, там сидело несколько матросов.
У Троя мгновенно воскресли силы, он решил продолжать борьбу. Загребая воду правой рукой, он стал махать левой, бить ею по воде и кричать что есть мочи. Из шлюпки можно было разглядеть его белую фигуру в уже потемневшей на востоке воде, и матросы сразу же заметили его. Повернув шлюпку, они дружно налегли на весла, и она понеслась в его сторону; через пять-шесть минут двое матросов втащили его на корму.
Они принадлежали к экипажу брига и были посланы на берег за песком. Заметно похолодало, Трой весь продрог, и матросы дали ему кое-что из одежды. Они обещали отвезти его на берег поутру и, не теряя времени, - час был уж поздний, - взяли курс на рейд, где стояло их судно.
Ночь медленно опускалась на необозримые водные просторы. Невдалеке, там, где береговая линия делала извилину, уходя к горизонту длинной темной полосой, начали загораться цепочкой желтые огоньки, возвещая о том, что здесь находится город Бедмут и на его главной улице зажигают фонари. Над водой только и слышно было что скрип весел, шлюпка летела вперед, и по мере того как сгущались сумерки, свет городских фонарей становился все ярче, их отсветы, падавшие на море, рассекали волны, как пылающие мечи. Наконец перед ними выросли смутные очертания кораблей, и через минуту они подплыли к своему судну.
Трой отсутствовал уже несколько дней, и это слегка удивляло Батшебу, но при этом она испытывала чувство облегчения, однако ничто не могло вывести ее из состояния холодного безразличия. Она знала, что навсегда связана с Троем, не видела никакого выхода из создавшегося положения и не могла рассчитывать ни на какую случайность. Батшеба больше не думала о своей красоте и равнодушно, как бы со стороны, взирала на ожидающую ее печальную участь; будущее рисовалось ей в одних мрачных тонах. Ее юная гордость была уязвлена, но вместе с тем утихли и ее тревоги о будущем, ибо всякие опасения допускают и хороший и дурной исход, а Батшеба уже не ждала ничего хорошего в жизни. Рано или поздно, - вероятно, не слишком поздно - ее муж вернется домой. И тогда дни их аренды Верхней фермы будут сочтены. Вначале агент по аренде поместий проявлял известное недоверие к Батшебе, преемнице Джеймса Эвердина, полагая, что женщине, да еще такой молодой и красивой, не по силам управлять фермой; но завещание дядюшки было составлено столь необычно, перед смертью он не раз восхвалял ее хозяйственные способности, а она сама так энергично и разумно распоряжалась многочисленными отарами и стадами, неожиданно попавшими ей в руки еще до заключения арендного договора, что в ее силы поверили, и больше не возникало возражений. В последнее время она стала сомневаться, не отразится ли как-нибудь факт ее замужества на ее юридическом положении; однако перемена фамилии, по-видимому, прошла незаметно, и ясно было лишь одно: в случае, если по ее вине или по вине мужа в январе месяце не будет внесена арендная плата, с ними не очень-то станут церемониться, да они и не заслуживают снисхождения. А если придется покинуть ферму, им не миновать нищеты.