Топкие берега озера Кровавой воды, заросшие камышом и высоким ломким тростником, служили прибежищем для огромных птичьих стай, и отрядники расчитывали на добрую охоту — пора было пополнить запасы пищи, а то туго набитые еще в кладовых Звездной Башни мешки сильно исхудали и уже начали показывать дно.
Озера путники достигли под конец второй семидицы пути от Ар-Зума, и в это же время к отряду присоединились два спутника, вернее, спутницы…
На ночлег в тот вечер остановились в десяти сотнях шагов от прибрежных зарослей тростника. Быстро поели, потом пелаги сбегали к воде, закинули донки — озеро славилось обилием рыбы, вдруг пара налимов или косорылая белуга польстится на наживку?
Зугур, с неудовольствием глядя на такое, с его точки зрения, святотатство, наконец плюнул, поклялся, что ЭТУ рыбу он есть не будет, и вместе с Фарном отправился на разведку, намереваясь проехать восходной стороной берега и выяснить, как скоро начнуться Голубые Пески, чье горячие дыхание уже три дня ощущали путники, а потом, вернувшись к полуночи, проверить дозоры. Последнее время, если не считать колдовской болезни Луни, дела у отряда шли слишком гладко, и обманчивый покой начал плохо действовать на отрядников — Марвин и Барвин два дня назад даже заснули на карауле.
Неожиданно, уже ближе к утру, всех разбудили громкий грохот и крики дозорных. Сур и Чу стучали ножнами мечей о котлы, будя товарищей, и указывали на восток. Заря еще только засветила там верхний край неба, стояли сумерки, но и в полумраке отрядники ясно разглядели две темные фигуры в четырех сотнях шагов от стана.
— Э, бабы никак? — удивленно пробормотал невыспавшийся Зугур, вглядываясь в утренний сумрак.
— Точно, бабы! — поддержал его Марвин: — Плачут, вроде?
— Мы их недавно заприметили! — в возбуждении, перебивая друг друга, говорил дозорные: — Видим — стоят, решили проверить, кто да что, подъехали тишком, а они раз — и отдалились! Нет, не отошли, а словно… ну, отплыли, по воздуху. И плачут, будьто по нам поминальную поют. Аж мороз по коже. Мы назад отъехали, а эти — приблизились! Чудеса!
Все немедленно обернулись к Шыку — волхв все же, должен знать, что к чему, но прежде чем Шык успел открыть рот, раздался спокойный, негромкий голос Луни, от которого вот уже четыре дня не было слышно не единого слова:
— Желя это. И Карна. Нас отпевают.
Отрядники выпучили глаза, но Луня только махнул рукой и вновь впал в свою обычную апатию, не отвечая на вопросы побратимов. Кто такие Желя и Карна, растолковал всем Шык:
— Девы это, из свиты Мары, богини смерти. Плачут они по воям, что должны костьми в будущих битвах пасть. Но допреж не видал я их, только знаю, что появляются они перед ратищем и тот, кто голос их слышит, должен будет голову на бранном поле сложить…
Отрядники осеклись, многие побледнели, и было от чего — хоть и знали с самого начала, что не на прогулку с девками едут, однако выяснилось, что тихий, берущий за душу плач слышится всем, а это значило лишь одно — всем им суждено погибнуть, и погибнуть скоро. Тут уж не до веселья.
Так и повелось с той поры — мчался вдоль берега необъятного озера-моря отряд, а в стороне, в зыбком мареве нагретой солнцем земли плыли две темные фигурки в черных, траурных покрывалах и звучал в ушах тихий, далекий плач. Прошел день, другой, третий, берег озера отдалился на закат, воздух дышал влагой и зноем одновременно — в двух днях пути на восход начинались страшные Голубые Пески Махадум. Они раскинули свои барханы севернее Омскими горами, доходя почти до гор Росы, что глядятся в Бесцветные моря, а на полночи пески простирались до Талаула, гористой страны, подпирающей с полудня заарзумские Дикие леса…
— Выдадут нас эти плакальщицы, точно — выдадут! — скрипел зубами Зугур, глядя на согбенные тени в стороне: — Любой же враг, углядев их, сразу поймет — чего-то тут не так!
Вагас уже несколько раз делал безуспешные попытки приблизиться к божественным плакальщицам, но у него ничего не получалось — Желя и Карна отдалялись, а потом, когда человек уходил, возвращались вновь. Шык однажды долго глядел на плывущие в маревой дымке силуэты, потом сел, запустил руку в свою котомку, вытянул оттуда связку потемневших от времени деревянных пластинок, покрытых писменами, долго вчитывался в корявые, словно птичьей лапой нацарапанные, знаки, и наконец объявил:
— Открылось мне, что видятся Желя и Карна лишь тем, по ком плачут они, для остальных же остаются Марины спутницы невидимками. Так что не тревожься, вой Зугур, с этого боку беды ждать не следует…
Но не тревожиться было трудно — что-то происходило в мире, и хотя отряд и шел в полном одиночестве, если не считать печальных и призрачных спутниц, и люди от самых границ Ар-Зума не видели и следов человеческих, отголоски великих, происходящих где-то далеко, событий ощущались и в здешних пустынных местах.
Первым это понял Зугур. Вагас совсем по другому, не так, как остальные, чувствовал степь, он словно бы жил вместе с нею и мог знать, что происходит на необъятных равнинах далеко за горизонтом. Как-то тихим и теплым вечером, когда больше половины пути вдоль озера Кровавой воды была уже пройдена, Зугур, по обыкновению побродив вокруг стана, вернулся встревоженным:
— Пожары в степи! Пожары — и кровь великая! Там, за водой, неладно!
Но не один родившийся в степях вагас почуял беду — остальные тоже встревожились, каждый по своему. Кому-то мерещились бестелесные духи в утреннем тумане, кому-то видились во сне груды оживших костей, Чу видел на небе огненные знаки, предрекающие скорый конец всему живому, и лишь роды хранили молчание, ни чего не говоря своим спутникам. Луня — потому что он вообще почти не говорил, а Шык — по другой причине…
Волхв чуял, каждой клеточкой своего тела ощущал, как злое дыхание приближающейся из межзвездной бездны Небесной Горы отравляет жизнь на Земле. Этой зимой, если верить Веду, Гора должна была подлететь близко к солнцу, описать вокруг него круг, а затем начать кружиться вокруг Земли, словно примериваясь и приноравливаясь, как сподручнее рухнуть на нее. И много, очень много горького и страшного ожидало земных жителей за грядущие два года. Два года мрака — а затем смерть!..
На десятый день пути вдоль озера вдруг пропали черные плакальщицы.
— Ну держитесь, други, скоро позвеним мечами! — предупредил отрядников Шык и тревожно оглянулся на Луню — как он, выдюжит ли? Одно дело — ехать под присмотром побратимов, а совсем другое — когда биться придется, ворог разбирать не будет, кто перед ним — сильный вой или зачарованный отрок, снесет голову, и все!
Отряд подошел к крайней юго-восточной оконечности озера после полудня, в самое жаркое время дня. Местность, что лежала впереди, навевала уныние слева, с востока, почти к самой воде подходили заросли кривоватых, низких деревьев, а за ними в маревой дымке лежали голубеющие, а пожалуй, и серые, словно пепел, барханы — пустыня совсем близко подобралась к воде.
Впереди, чуть правее, за узким, топким заливом, высились появившиеся еще три дня назад на горизонте Проснувшиеся горы — острые черные пики, угрюмые и мрачные. Над вершинами их висели темные тучи, но те тучи не были пригнаны ветром, их породили сами горы, и от этого выглядили они еще зловещее.