— Не заяц это, Луня… — негромко проговорил тот, всматриваясь в прыжки серого зверька.
— А кто же?
— Арысь! Арыська, по полю скачет, беду кличет! Недобрый зверь, вещий! Тело — как у русака, а личина — бабья! Ох, быть беде, Луня!
— А может, его это… Стрелой! — Луня потянулся к саду за луком: — Я ближе подкрадусь, трава вона высоко стоит, и свалю!
Шык с улыбкой посмотрел на парня:
— А аспида ты стрелой свалишь?
— Нет! Так то аспид, он зачарованый…
— Арысь тоже не проста! Вреда от нее большого нету, но сама она знак, и знак злой! Как Влес учил, м-м-м:
Всякой твари пить, кушать надобно,
За добычею гон устраивать.
Нет корысти в том, нету умысла.
Так устроилось испокон веков.
Лишь арысь одна не блюдет уклад,
Ей беда людска — вот и пиршество.
Она жрет ее, она пьет ее,
Пока та беда не убьет ее!
— Чур нас, чур от этой нечисти!
Шык сотворил из пальцев фиговину, повертел ею в сторону диковенного зверя, плюнул на четыре стороны и хлопнул коня ладонью по крупу:
— Вперед!
Солнце стало клонится к закату, длинные тени от дальнего бора издали казались черными. Колыхалась впереди зыбкая марь от нагретой за жаркий день земли, пряно и сладко пахнуло ветром с приближающейся луговины. Там речка Звинь круто заворачивает к югу, бор на севере отступает, и раскинулся в этом месте широкий заливной луг, где самая сладкая трава, и где род Влеса косит после Ярова дня сено для скотины, для коней, турьих коров, что дают молоко, и для ездовых лосей, на которых зимой сподручнее всего ездить по лесам.
Посреди луговины лежит громадный камень, с добрую избу величиной. На рассвете и на закате отливате камень синим, за то так и прозвали — Синий камень. На боку камня, со стороны восхода высечены на камне две личины, пучеглазые и зубастые. Кем высечены, когда — того людская память не сохранила. Роды считают, что это духи, хозяева лугов, и перед косьбой мажут каменные рожи коровьей кровью, молоком и медом, чтобы не гневались хозяева, чтобы покос удался, чтобы травы не сгорели в стогах, не горчили и скотина с них не пухла.
У этого Синего камня и принял смерть гонец-ар, и Шык, едва впереди показалась округлая спина гигантского валуна, махнул Луне рукой — подъедем, поглядим.
У камня спешились. Луня сноровисто связал поводья коней, набросил кожаные ремени на ноги — арпаки норовисты, оставишь без присмотра — вихрем умчатся, и до ночи будут бродить окрест.
Шык подошел к камню, обошел его кругом, присел на корточки у жутких ликов, простер руки и закрыл глаза, а губы быстро-быстро забормотали слова наговора.
Луня в почтении замер наподалеку, внимательно вслушиваясь в наговор волхв просил духов камня подсказать ему, что за злая беда приключилась тут прошлой ночью.
Место смерти ара искать было и не надо — в трех шагах от камня трава, уже поднявшаяся вновь после луну назад свершенной косьбы, была смята, вытоптана, а посредине чернела огромная лужа запекшейся, почерневшей крови. Рядом выпирал из травы уже вздувшийся на жарком солнце живот мертвого гонцова коня. Луня, вертя головой, чтобы вонь от мертвечины не лезла в нос, острожно обошел место гибели ара, зорко вглядываясь в траву — вдруг высланные вождем поутру вои, что привезли ара, чего-то пропустил, не нашли?
Смотрел-смотрел — и высмотрел, правда, не рядом, а в стороне, далеко от кровавого пятна. Заходящее солнце, благой Яр, бросил луч так, что он отразился от начищенной бронзы и уколол глаз Луни.
Луня подошел и нагнулся — в траве лежала остроконечная шапка белой кожи, с бронзовым бубенчиком гонца и красным значком-змейкой спереди. Далеко отлетела шапка, не иначе, гонца вышибли из седла на всем скаку, подбив коню ноги, и ар умер от удара о сырую земли еще до того, как неведомая тварь начала ломать и корежить его тело.
То, что гонца убила нелюдь, Луня знал, и не только ужасный вид мертвяка в горнице Мары говорил об этом. Нелюдь, не вся, конечно, не оставляет следов, не пахнет и выследить или учуять ее невозможно простому человеку, а все потому, что пользуется нелюдь чародейством, и чары те всегда людям во вред направлены.
Таковы и кики, и одноногие дивы, и лешья, что зверями оборачиваться умеют, и блудливые шишиги-срамницы, таковы все твари Черного леса, как говорил про них Шык, и много всякой мелкой и крупной нечисти, с которой у человека разговор короткий: на клинки да в огонь, Рарогу на радость…
Шык закончил ворожить, выпрямился и только развел руками:
— Молчат, чтоб им рожи перекосило. Боятся они, боятся! Духи, — а боятся. Крепко тут кто-то дрогов погонял, напустил на все живое страху, чуешь, Луня, тишина какая стоит?
Луня чуял: кроме всхрапывающих от соседства с убитым собратом коней ничего вокруге слышно не было. Не трещали кузнечики, не заливались луговые пичуги, и даже ветер умер, убитый зноем и страхом. Луню передернуло, он сотворил из пальцев войский знак против дрогов, чтобы не отнимали силу и смелость, и пошел распутывать коней — пора было ехать дальше.
Уже сидя на арпаке, Шык долго разглядывал поданную Луней шапку гонца, потом вернул парню:
— Сбереги, пригодится, чар на ней нет. Как я и думал, ар был из клана Молнистого Огня, клана воинов, разведчиков и гонцов. Не так-то просто застать такого врасплох…
До Великого Хода дорысили, когда солнце уже наполовину село в дальний бор. Ход появился из-за стены деревьев широкой прогалиной, на которой не росла трава. Прогалина-то прогалина, а Луня знал, что ни с той, ни с другой стороны нету у этой прогалины конца…
Шык говорил, что ары вложили в Ход немало своего чародейства, и трава теперь Ход не засоряет, и нежить не суется, да и лихие люди не балуют. Верно это или нет, но едва странники приблизились к пыльной полосе безтравяной земли, кони радостно заволновались, словно почуяли что-то родное, и уверено ударили копытами в пыль, зарысив по Ходу на север.
Дорога недолго шла лесом — солнце еще не совсем село, когда лесные стены слева и справа вдруг круто ушли в стороны, и перед Шыком и Луней открылись сильно холмистые просторы Северных Бугров. Холмы, рощи, овраги, кусты, ручьи и речушки, и так до самого горизонта во все стороны — и на полночь, и на восход, и на закат. Лишь с полудня темнели дубовые родские боры.
— Все, тут земли наши кончаются! — крикнул Луня Шык: — По Буграм три дня пути, а потом начнутся земли корья, а там и до чудей недалеко! Вон балаган, у ближнего холма, там и родник есть, и очаг. Там ночевать будем!
Балаган, длинный сарай, сложенный из половин тонких березовых стволов, крытый корьем и соломой, притулился возле самого Хода, гостеприимно распахнув широкую дверь на кожаных петлях.