Лаура и священник, отец Клемент из Синвийи, будучи давними приятелями, затеяли оживленную беседу, потом решили помочь одной из старых прихожанок и привезти ей немного дров для камина, потом священник поехал вместе с девушками ужинать к Сорде… В итоге Пьера и мисс Элизабет вернулись в Вальторсу довольно поздно. После ужина граф Орлант, мисс Элизабет, их сосед Роденне и новый управляющий графа сели играть в вист, «фист», как его называли в Монтайне. Здесь этой игре отдавали почти все осенние и зимние вечера. Тетушка сидела в своем кресле с прямой спинкой, держа на коленях клубок красной шерсти. Пьера устроилась у мраморного камина с учебником. Считалось, что она пишет сочинение об обязанностях юной дамы. Пьера ненавидела писать сочинения или письма, вести дневник или вообще что-то писать. Все эти занятия всегда казались ей ужасно скучными, а кроме того, она терпеть не могла, когда мисс Элизабет обводит красным кружком сделанные ею ошибки. Впрочем, Пьере удалось вполне успешно сочинить первое предложение: «Молодые девицы должны быть послушны».
— Тетушка, хочешь, я тебе почитаю? — предложила она.
— Нет, моя дорогая, — сказала Тетушка, медленно сматывая нитки в клубок.
«Молодые девушки должны быть послушны…» Пьера снова задумалась. «Они также не должны спорить и повышать голос. Существует огромное количество вещей, которые молодые девушки делать не должны. Но все это не обязанности». Ее перо само вдруг принялось что-то рисовать, и в итоге на листе бумаги появились три профиля молодых людей с огромными глазами и длинными носами; все головы были повернуты влево. Чуть погодя Пьера изобразила в профиль льва с курчавой гривой, который смотрел вправо. «Каждая молодая девушка должна обрести М. и иметь от него Д.», — написала она меленько и тут же несколькими жирными чертами зачеркнула написанное. «Для молодой девушки очень важно быть прилежной и всегда учить уроки, — написала Пьера. — Хотя для девушек это и не так важно, как для молодых людей, потому что молодым людям знания приносят гораздо больше пользы в их дальнейшей жизни. Девушки же должны быть всегда чистыми и аккуратными». Она нарисовала трех девушек с греческими носами — все три смотрели влево. Еще несколько минут — и Пьера сдалась окончательно; отложив сочинение, она стала наблюдать за игравшими в карты мужчинами.
Отец держал карты буквально у самого носа, но не потому, что страдал излишней подозрительностью; просто был очень близорук. У Роденне, их соседа-щеголя, была легкая рука, так что ему всегда везло в игре. Он был владельцем небольшого поместья, но его излюбленными занятиями были хождение в гости и охота. Он никогда не был женат, утверждая, что жена станет лишь помехой в этих его увлечениях. Мисс Элизабет, как всегда, выглядела спокойной и вполне довольной собой и жизнью. Она обладала удивительным свойством не обращать внимания на мелкие неприятности и смиренно благодарила за это Господа. Рядом с ней новый управляющий Гаври выглядел острым, как лезвие ножа. Он был родом из Валь Альтесмы и всего месяц назад появился в доме графа Орланта. Пьера до сих пор не обращала на него особого внимания, поскольку он вечно был занят какими-то документами, счетами, деловыми разговорами с отцом, а с нею не перекинулся и парой слов и чаще всего пропускал обед, продолжая работать либо в конторе, либо где-то в садах и полях Вальторсы. Сейчас Гаври сидел молча, но чувствовалось, что он напряженно вглядывается в лица других игроков. Пьера от нечего делать решила рассмотреть его повнимательнее. Он был худощав и довольно красив: изящно очерченный рот, темные глаза, рыжевато-каштановые волосы. Разглядывая его, Пьера думала, что самое лучшее в ее помолвке с Александром Сорентаем — это ощущение обретенного убежища, из которого можно теперь совершенно спокойно смотреть на других мужчин.
С двенадцати лет она постоянно стремилась в кого-нибудь влюбиться. Это оказалось делом нелегким, и она влюблялась в мужские портреты, в незнакомцев, мельком увиденных на улицах Партачейки, в героев романтических литературных произведений и, разумеется, в тех немногочисленных мальчиков, с которыми была знакома и которые стоили хоть какого-то внимания: были лишены, скажем, уродливых родимых пятен или отвратительных прыщей и бородавок и не казались ей полными тупицами. Да, влюбиться в кого-нибудь по-настоящему оказалось непросто. Но Пьера не теряла надежды и не унывала. Она упражнялась, влюбляясь во всех по очереди, как музыкант упражняется в игре на скрипке — не то чтобы хладнокровно, но тем не менее методично, и не ради сиюминутной выгоды или развлечения, и не потому, что ему так уж хочется отыграть каждую гамму еще раз десять сверх положенного, но потому, что играть на скрипке нужно непременно хорошо, ибо лишь так он может проявить свой талант и выразить себя как личность. Александра Сорентая Пьера знала с рождения. Ни одно общественное событие не обходилось на северном берегу озера без участия Сорентаев, Сорде и Вальторскаров, хотя в последнее время численность двух последних семейств значительно уменьшилась, а род Вальторскаров вполне мог на Пьере и завершиться. Зато Сорентаи множились и процветали. Под их династической крышей всегда было не менее полутора десятков отпрысков; они занимали обширные владения к северо-западу от Вальторсы, в долине под горой Синвийя. В данный момент в этой старейшей семье края было шестеро детей — три дочери и три сына. Все они отличались высоким ростом и шумным, веселым нравом, за исключением старшего, Александра, который был и ростом невелик, и нравом спокоен. Александр и Лаура Сорде были ровесниками, и когда обоим исполнилось по шестнадцать, он написал ей длинное любовное письмо, напичканное цитатами из «Новой Элоизы» Руссо (которую его мать год назад взяла почитать у Элеоноры, да так и забыла вернуть). Лаура сразу показала это письмо матери, и та посоветовала ей ничего не предпринимать и никак своего отношения к письму не показывать. И действительно, ничего из этой «любви» не получилось, однако и Лаура, и Александр еще долгое время смущались, вспоминая об этом письме; оно легло на их отношения подобно тяжкой могильной плите, и в течение трех последних лет они на каждом балу танцевали друг с другом, храня тяжкое, мучительное молчание. Так что Лаура испытала огромное облегчение, когда на очередном балу смогла наконец препоручить заботам Александра Пьеру, а сама с удовольствием танцевала весь вечер с Сорентаем-отцом и с многочисленными дядьями Александра, а также его кузенами, зятьями и прочими представителями неисчислимого клана Сорентаев. Это «препоручение Пьеры» имело место в августе, на том самом балу, который они так живо обсуждали на берегу озера уже описанным ранее июльским вечером, на том самом балу, где Пьера появилась в белом платье с расшитым золотыми цветами корсажем. Это было ее первое бальное платье! Александр тогда уставился на нее так, словно увидел впервые в жизни. А впрочем, в этом чудесном платье Пьера действительно показалась ему совершенно незнакомой. Она вдруг возникла перед ним в сиянии юной женственности, будто далеко позади оставив свое недавнее детство по воле Господа и благодаря искусству швеи. К полуночи Александр был совершенно уверен: если Пьера откажется выйти за него замуж, жизнь лишится для него всякого смысла. Тремя неделями позже во время пикника, устроенного в сосновом лесу на другом берегу озера, когда солнце уже клонилось к вечеру после долгого дня, полного шума и веселья, Александр отозвал Пьеру в сторону и обратился к ней с несколько высокопарной и прерывистой, но искренней речью и предложил ей руку и сердце. Пьера приняла его предложение сразу. «Хорошо», — только и сказала она, сидя на упавшем дереве у ручья. Александр стоял, неуклюже склонясь над ней и не осмеливаясь ни опуститься перед ней на колени, ни просто сесть рядом.