Мы благодарим Сборщика и спускаемся по крутым ступеням улиц Ваквахи мимо ее Стержня прямо на площадь для танцев. Крыши пяти хейимас здесь имеют в высоту от тридцати до сорока футов; все они — ступенчатые, украшенные орнаментом четырехскатные пирамиды, покоящиеся на пятиугольнике подземного помещения. Дальше, за площадью для танцев, среди изумительно красивых юных земляничных деревьев стоит длинное, приземистое кирпичное и оштукатуренное здание с черепичной крышей — Библиотека Ваквахи, принадлежащая Обществу Земляничного Дерева. Главная Архивистка приветствует нас.
— Если у вас нет своей истории, — говорю я ей, — то какую же историю о вас могу рассказать я?
— Разве можно с помощью приставной лестницы залезть на гору? — откликается она. Я обиженно умолкаю.
— Послушай, — говорит мне Архивистка — эти люди всегда говорят очень мягко, не приказывая, а приглашая, — послушай: ты непременно найдешь или сделаешь, что тебе нужно, если тебе это действительно нужно. Но помни: будь всегда очень осторожна; будь разумна. А кстати, что такое История?
— Один великий историк моего народа назвал это изучением Человека во Времени. Наступает молчание.
— Но вы не «Человек» и живете не во Времени, — горько говорю я. — Вы живете в вымышленном вами времени.
— И всегда жили, — подтверждает Архивистка из Ваквахи. — Мы прожили в Вымышленном Времени весь период Цивилизации. — И в голосе ее нет горечи, но он исполнен печали, горькой печали.
Помолчав, она говорит:
— Пусть Говорящий Камень расскажет свою историю о Великом Кондоре. Это настолько близко к Истории, насколько мы смогли уже подойти к этому понятию в наши дни, и куда ближе, чем мы когда-либо подойдем к ней снова, надеюсь.
ГОВОРЯЩИЙ КАМЕНЬ ЧANOU 2
С этого дня мать перестала откликаться на свое среднее имя Ивушка и велела всем звать ее Зяблик, хотя многим это не нравилось. Вернуться к своему первому имени значит пойти против движения земли; ибо хотя зяблик и не совсем небесный житель, потому что часто подбирает на земле зерна кукурузы вместе с домашней птицей и семена трав — вместе с перепелками, и не считается диким, потому что его часто можно увидеть на городских площадях, род его — из Четырых Небесных Домов и после смерти он возвращается туда же, так что имя Зяблик следует давать тем взрослым людям, которые тоже вскоре попадут в Небесные Дома.
Две старухи — Старая Пещера и Ракушка — вели с моей матерью бесконечные разговоры на этот счет, но она стояла на своем: прежнего ее имени больше на земле не существует.
Вскоре после ухода моего отца мы услышали, что люди Кондора покинули Долину и двинулись куда-то за холмы по северной дороге. В тот день моя мать вступила в Союз Ягнят. Она проводила там много времени, изучала их мастерство и таинства, и стала у них Мясником. Я старалась держаться ото всего этого подальше, не только потому, что была еще ребенком, но скорее потому, что все это мне очень не нравилось, и я знала, что бабушке тоже все это не нравится. Мне казалось, что мать сама отослала отца прочь, и этого я никак не могла ей простить. После того как он разговаривал со мной, стоя на пороге кухни и умоляя ждать, всю силу своей дочерней любви я отдала ему. Мне даже казалось, что мать я вообще уже больше не люблю. Я постоянно мечтала, как отец мой вернется на своем огромном коне во главе вереницы воинов и увидит, что я его жду. Моя страстная верность ему теперь превратила для меня в достоинство даже мое «позорное» отличие от остальных жителей Синшана; страдания мои теперь обрели смысл, а печальное ожидание — пределы и цель.
В тот год я участвовала в Танце Вселенной; мне исполнилось девять, и я танцевала на этом празднике впервые. Вместе с бабушкой и моим побочным дедом, вместе со всеми жителями Дома Синей Глины, я танцевала Танец Неба, а на небесах обитатели Домов Облака, Ветра, Дождя и Ясной Погоды танцевали Танец Земли с нами одновременно.
С этих пор я стала очень прилежной в учебе и работе; Я занималась с моим побочным дедом Девять Целых, с Терпеливым из Общества Земляничного Дерева, который преподавал нам, детям, историю Синшана и других городов Долины по рассказам различных людей об их жизни. Я стала больше времени проводить в гончарной мастерской у Глиняного Солнышка. Я с удовольствием трудилась на нашем маленьком поле и в огороде и помогала тем, кто работал на общественных полях Синшана. На двенадцатом году жизни я прошла обряд посвящения и вступила в Общество Сажальщиков, а также начала учить песни Общества Крови. У моей бабушки руки так скрючил ревматизм, что она не могла больше ни прясть, ни ткать, так что ткала теперь только моя мать, но я вместе с ней не работала. Больше всего мне нравилось гончарное дело, и я достаточно преуспела в этом ремесле. Каждое лето я уходила на четыре дня из нашей летней хижины в Дом Койота, в Восьмой Дом, и однажды, во время своего третьего такого путешествия, бредя на северо-запад вдоль ручья по глубокой лощине на внешнем склоне Горбатой Горы и думая о гончарном мастерстве, я обнаружила на берегу месторождение очень хорошей синей глины — в старом русле пересохшего ручейка. Несколько раз я приносила с собой столько, сколько могла донести. Глиняному Солнышку эта глина очень нравилась, и я предложила показать место и ему. Он ответил, что лучше пусть только я одна знаю о нем и сама пользуюсь этой глиной. Он был очень добрый, я бы сказала, теплый человек из Дома Обсидиана, вдовец с тремя детьми, которые всегда почему-то были грязные, перепачканные глиной; он звал меня Совиный Горшок, а не Северная Сова, и детей своих он тоже называл «горшками». У него почти не оставалось отходов после придания изделию формы, и требовалось только покрыть его глазурью и обжечь. Замечательно было учиться у настоящего Мастера! Возможно, это было самое лучшее время в моей жизни. Вообще, самое лучшее — работать, когда трудится не только голова, но и руки. Если работать одной головой, мысль может побежать по кругу, и чересчур быстро; даже речь, если пользуешься одним лишь голосом, может стать слишком быстрой и отчасти утратить смысл. Руки же, что воплощают мысль в глину или в письменное слово, сдерживают ее бег и, отливая в случайную форму, соизмеряют с течением времени. Даже чистота и непорочность всегда граничат со Злом — так у нас говорится.
Через два года после того, как отец покинул Долину, к нам переселился из Чумо мой родной дед и снова стал жить в доме своей жены, моей бабушки. Хотя бабушка его и недолюбливала, но из дому не выставляла; он тогда сам ушел. А теперь она приняла его назад, может, надеялась, что нужна ему, а может (мне-то именно так и казалось), потому, что, с тех пор как больные руки ее стали совсем неловкими, она стыдилась своей беспомощности и того, что все меньше и меньше делает работы по дому и для всего города, и думала, что, может быть, дед все-таки поработает вместо нее хоть немного. На самом-то деле она продолжала работать очень много, как и всегда, тогда как он по-прежнему почти ничего не делал. Время он проводил в основном у Воителей. Он пришел в Синшан для того, чтобы стать в их Обществе спикером и вовлечь в него как можно больше мужчин. Воители все охотнее занимались тем, что делали обычно подростки из Общества Благородного Лавра, — ходили куда-то на разведку, вели наблюдение за внешними склонами Горы Синшан и окрестных холмов, делали оружие, упражнялись в стрельбе и изучали различные виды боя. До возникновения Общества Воителей деятельность Общества Благородного Лавра в Синшане была не слишком заметной. Ну разве что они сажали табак и, разумеется, ухаживали за ним. А еще они частенько разбивали лагерь где-нибудь далеко, на Горе-Сторожихе, и пели там свои песни. У них был также целый ящик старых-престарых ружей, которые они вечно чистили, смазывали и полировали, но никогда не стреляли из них. Некоторые мужчины, наставники из этого Общества, говорили Воителям: