Центром цивилизации была клиника. Команда докторов сумела в короткие сроки организовать работу, нашла понимание среди лидеров наиболее мощных банд и с их помощью взяла под контроль здание торгового центра. Клиника одним своим существованием напоминала людям о том, что они все-таки еще не животные. Что они могут и должны поднять одряхлевший мир. Прежде всего — в самих себе, чтобы не оскотиниться, не озвереть. Как это случилось в других частях города, Игорь видел своими глазами.
Наверное, именно наличие цивилизованного центра позволило Игорю беспрепятственно пройти через район. Странников тут не трогали. Присматривались.
Впереди была зима. И дальновидные люди понимали, что для значительной части выжившего населения она окажется последней. Холод и голод решат судьбы многих. Выживать в экстремальных условиях умеет далеко не каждый: тот, кто слабее, обречен.
К зиме каждый готовился по-своему. Игорь видел, как целыми командами жильцы обдирают свои дома, сваливая и сортируя во дворах разномастные дрова. Обломки мебели, строительный мусор, паркет — всё, что может гореть. Некоторые пробовали из кирпичей и глины мастерить печи.
В основном, люди селились на первых этажах и в подвалах. Большие оконные проемы закрывали — где кирпичами, где пластиком. Оставляли только форточки для вентиляции и света.
Вечером жизнь замирала.
Мария Оттовна говорила, что ночью хищники ходят. Волки. Те, кто уходил от дома в сумерках — исчезали. Животные были тому виной или нет, неизвестно.
Когда Игорь спросил, кто что думает о причинах случившегося, Мария Оттовна только рукой махнула, а пьяненький дядя Толя рассказал, что в соседнем доме есть профессор, мужик умный, который говорил, будто бы время в одну секунду ускорилось во много-много раз. Только непонятно, почему никто не состарился.
Еще ходили слухи, что всех людей похитили инопланетяне для опытов. Но никто не мог объяснить, где же тогда сами инопланетяне. Ну и, естественно, говорили про божью кару, апокалипсис, конец света. Здесь расходились детали: одни утверждали, что конец света уже наступил, а другие, что только готовится.
Одним словом, никто толком ничего не знал и не понимал. Все просто пытались жить и выживать. Как всегда…
Когда начало темнеть, Игорь вышел на улицу. Андрюшка выскочил за ним, схватил за руку, прижался.
В воздухе звенели комары. В небе застыли воздушные перистые облака, подсвеченные густым красным закатом.
Игорь присел, чтобы оказаться на одном уровне с сыном.
— Ну, как ты тут?
— Нормально, — детским басом прогудел мальчишка и пристроил голову Морозову на плечо. — Только грустно очень. И бабушки нет.
Игорь почувствовал, как немеет язык.
— Бабушки теперь нет.
— Что с ней случилось?
— Бабушка… — Морозов попытался подобрать слова. Но ведь Андрюшка, со слов Марии Оттовны, все видел. Врать не имело смысла. — Бабушка умерла.
— Совсем? — Андрюшка отодвинулся и посмотрел Игорю в глаза.
— Совсем, — ответил он.
Ребенок вздохнул и снова пристроился на плече. Пробубнил:
— А ты не умрешь?
— Я постараюсь не умереть.
— Ты постарайся.
Некоторое время они молча смотрели на погружающиеся в темноту дома и дворы. Там и тут горели костерки. Люди готовили еду, грелись. На ближайшей крыше виднелась одинокая фигурка часового: местная банда наблюдала за окрестностями.
— Мы с тобой завтра уйдем, — сказал Игорь тихонько.
— Куда?
— В больницу. Там много людей, хороших и добрых. Я там буду работать. А ты будешь играть с другими детьми.
Андрюшка помолчал.
— Ты уедешь?
— Куда? — удивился Игорь.
— Не знаю. Работать.
— А… — Морозов догадался, что для ребенка слово «работать» означало только одно: папа уезжает. — Нет-нет, я буду рядом работать.
— Тогда хорошо. — Андрюшка зевнул.
Игорь привалился спиной к стене, посадил сына на колени. Мальчик сложился в уютный клубочек, поджал ноги, устроил голову у Морозова на груди.
Оба молчали.
Через некоторое время ребенок заснул, дыхание сделалось спокойным, ровным. Боясь его разбудить, Игорь сидел не шевелясь. Спина затекла и ныла.
Выбравшийся на улицу дядя Толя накинул на обоих старое дырявое одеяло, пахнущее сыростью. Морозов благодарно кивнул.
— Эх. — Дядя Толя пристроился рядом. Сунул в рот травинку. — Куришь?
Игорь мотнул головой.
— А я вот мучаюсь. — Дядя Толя сложил пальцы, будто бы держа воображаемую сигарету, поднес к губам. Втянул воздух. — Эх и хочется курить. Курил бы и курил… По водке не так скучаю, как по куреву. Раньше с Марьей бродил по полям, махорку дикую искал или коноплю. Так не растет, кудрявая.
— Сигареты могли сохраниться, если запечатанные, — сказал Игорь.
— Какое там… Я первым делом ларек рванул потрошить. Труха. И бумага и табак, все вперемешку. Собрал, конечно. Да толку-то.
— А водка? Тоже в труху?
Дядя Толя крякнул.
— Не, водку расхватали раньше. Там такая суматоха была, что не подойти. У кого пистолеты были — размахивали. — Он засмеялся хриплым, квохчущим смехом. — Боялись сначала все, а когда стало ясно, что пульки отсырели, этих стрелков недоделанных тут же по асфальту раскатали.
— Да уж… — Игорь прикинул, что несчастных владельцев огне- стрела убивали с особым цинизмом. За страх. — Пульки, значит, отсырели.
— Ага, там же хранить по науке надо. И все такое прочее. — Дядя Толя покрутил пальцами в воздухе, изображая, видимо, это самое «прочее». — А там и механизм ржавый, и порох того… Помню, сержант наш так и говорил, вы, мол, все такое прочее и не думайте…
— Дядь Толь!
— А?
— Ты ж не служил.
— Ну, — он пожал плечами, — может, и не служил, что ж с того?
Игорь усмехнулся.
— А может и хорошо, что пульки отсырели, а? Как думаешь, дядь Толь?
— Оно, конечно, лучше. Стрельба-пальба, грохот. К чему это все? Вот еще б и ножи сгнили, так вообще хорошо было бы.
— Палки останутся.
— Да. Палки, кулаки. А если руки за спиной связать, так будут кусаться. Вот человек — скотина, а?
Игорь не ответил.
На руках у него спал ребенок. И несмотря на все ужасы мира, грязь, мерзость и человеческую злобу, не хотелось думать о том, что этот мальчик с возрастом превратится в жестокую скотину. Не может так случиться… Не должно!
Морозов закрыл глаза.
— А помнишь, ребята в подвале магазин держали? — Дядя Толя пользовался возможностью поболтать.