— Он вообще соображает, что делает? — мрачно спросил Дюпон, изготавливаясь к стрельбе. На его лице не было и следа страха. — Оказаться под двойным огнем! Или мы собираемся взлететь в последний момент, чтобы испанцы перебили друг друга?
— Знаешь, я давно с ним хожу, — серьезно ответил Янычар. — Все может быть.
Конечно, мы не взлетели. И все же мастерство нашего капитана потрясло меня: в самый последний момент он взял круто право руля. Залп нашего левого борта по еще не готовому к стрельбе испанцу был направлен прямо в пушечные порты. Я видел, как одно из их орудий после взрыва пробило настил и вылетело на палубу! Не только капитан, но и канониры у нас были что надо. Насколько я мог понять, дать полноценный залп с обращенного в нашу сторону борта испанский корабль уже не мог.
Мы должны были врезаться в того испанца, что оказался справа. Столкновения избежать не удалось, но Ван Дер Вельде исхитрился сделать так, что «Ла Навидад» своим более высоким носом начисто снес врагу бушприт. Кливера испанца беспомощно обвисли, однако тут же наш корабль сотряс страшный удар. Заскрипели, раскачиваясь, мачты, но даже недавно починенная бизань каким-то образом выстояла. Ломая борта, мы все же разошлись, чему немало способствовала специально посланная капитаном на бак команда с баграми. Все это сопровождалось отчаянной ружейной перестрелкой в которой, конечно, отличился Дюпон.
Положение наше все равно было не из легких, но испанцы сами помогли нам: они оказались не готовы к залпу левым бортом, ожидая нас справа от себя. «Ла Навидад» успел подставить врагу корму и даже отойти на порядочное расстояние. По крайней мере, мы понесли от их огня куда меньший урон, чем от батарей Ла Вассера.
— Вот так мы и побеждаем! — сказала мне, ошалевшему, чумазая от пороховой гари Кристин. — Один маневр, зато какой! Два корабля уже не смогут нас догнать, а третий еще должен их обогнуть! Если, конечно, у нас нет пробоины… Пойду посмотрю.
Я остался у борта вдвоем с Дюпоном. Буканьер чистил шомполом ружье, но думал, кажется, совсем о другом.
— Это великолепно, правда? — я действительно был потрясен, и даже очередное ядро испанцев, добравшееся до нашей кормы, меня не расстроило. — Я и подумать не мог, что есть такие капитаны!
— Это везение, Джон… — хмуро ответил он. — Мы могли развалиться, могли остаться без мачт, могли зацепиться оснасткой и тогда нас расстреляли бы не спеша… Если у тебя нет везения, ты не сможешь стать капитаном. Это первое требование, которое выдвигает команда. Невезучего капитана низлагают.
— Ван Дер Вельде это не грозит!
— Похоже на то. Лучше скажи мне, Джон, что ты чувствуешь к Моник? Чтобы тебе было легче, признаюсь: она мне не жена. Мы не похожи, но мы брат и сестра.
В горячке короткого боя я совсем забыл о «Пантере»! А она еще не скрылась из глаз, белея парусом на горизонте. Я смотрел на него и не знал, что ответить Дюпону.
— Мсье Клод, я очень привязался к вашей… сестре. Но зачем вам понадобилось выдавать ее за жену?
— Так мы с ней договорились! — буканьер отвел меня за мачту, подальше от суетящихся матросов и продолжил: — Видишь ли, у моей сестры психическое заболевание. Симптомов много… Один из них — ненависть к близким, страх, стремление бежать от них любой ценой. Ты ведь заметил, наверное, как она меня боится? Мы договорились, что поплывем в качестве супругов — это и вопросов вызывает меньше, и власти у меня над ней было бы больше, в глазах капитана, например. Я вез бедняжку Моник в Панаму… Там есть знаменитый индейский колдун. Конечно, обращаться к ним грешно, но и врачей и священников обошли наши родственники во Франции, ничего не помогло. Поверь мне, Джон, я просто не мог рассказывать об этом. Семейная честь — дело такое… Во время путешествия, как я и ожидал, Моник стало хуже, а тот бой с испанцами стал последней каплей. Она дважды пыталась меня убить. Я хотел найти понимание у Гарриса, но Моник умеет очаровывать мужчин — это врожденный, животный магнетизм, возможно, связанный с болезнью. Так же, как ее жестокость, склонность к преступлению. Гаррис отказался позволить мне связать сестру. Я обратился за помощью к друзьям-буканьерам, а что еще мне оставалось? Потом началась перестрелка.
Я не знал, верить ему или не верить. Слова Дюпона многое объясняли, и тогда Моник — не преступница, а жертва. Мне хотелось ему верить… Но как говаривал дед Джон, котелок у меня варит.
— Скажите, мсье Клод, почему вы убили Бриджиса, если не ревновали Моник?
— Потому что он надругался над ней! — француз даже глазами завращал от негодования. — Она пришла к нему сама, она, может быть, даже вынудила его, но я ведь говорил этому пьянице, что Моник больна!
— Откуда вы могли это знать? — мне тоже было больно слышать такие слова, но на корабле трудно что-либо скрыть. — Бриджис… Он был офицером, черт возьми!
— Откуда? — Дюпон на миг задумался, а потом вытащил из-под воротника рубахи цепочку, на которой висела фигурка лягушки. Мне сразу бросилось в глаза ее сходство с дельфином Моник: такой же металл, такая же тщательная работа. — Вот откуда. Возьми ее в руку.
Я взял фигурку и ощутил уже знакомое легкое покалывание в пальцах.
— А теперь возьми это ружье! — Дюпон сунул мне оружие. — Держи его и, прикрыв глаза, постарайся услышать, что оно тебе расскажет!
Я, немного сомневаясь, попытался исполнить его просьбу и зажмурился. Сначала не происходило ничего, но уже через несколько секунд я заметил, что перед моими веками проносятся какие-то неясные, смутные картинки. Рокот волн, шум ветра, топот матросов и команды боцмана — все исчезло и я услышал звуки леса, рев раненых животных, смех охотников. Все это сопровождалось соответствующими сценами охоты, привалов у костра, чистки оружия. Последнее ожившему ружью было очень приятно. Я ничего толком не мог разобрать, так быстро сменялись картины, но постепенно мы с ружьем вроде бы начали понимать друг друга. Оружие Дюпона готово было рассказать мне все, что с ним происходило.
— Хватит! — Дюпон вырвал лягушку у меня из пальцев. Я открыл глаза, он заглянул в них и выругался. — Проклятье, как быстро! Да, это непростой предмет. Теперь ты знаешь мою тайну, знаешь, как я говорю с вещами. А теперь представь, что я держал в руках ночную рубашку Моник! Я убил Бриджиса, это животное, не просто так! Ты поступил бы точно так же.
Я вспомнил лихого, самоуверенного буканьера, вонзившего нож в спину спящего капитана, и поразился, как изменился с тех пор Дюпон. Как бы там ни было, Моник значила для него очень много. Он словно постарел.
— У Моник есть похожий предмет…
— Ты видел его? — оживился Дюпон. — А в руках держал? Что происходило?
— Ничего… Только глаза меняли цвет.
— Глаза меняли цвет! — обрадовался он. — Что ж, тогда еще не все потеряно, возможно, мы еще спасем Моник. Ты мне поможешь?!
Он говорил это так страстно и искренне, что я окончательно поверил Дюпону.
— Конечно, помогу, мсье Клод! Я относился к вашей сестре всегда только с уважением, и… Но как вы могли молчать и позволить Гомешу увезти Моник?!