— За потерю оружия милит Ламлий должен быть наказан. Я надеюсь, ты не забудешь. — Оптион нехотя кивает. — Ты же, как его командир, допустивший такое, доложишь обо всем своему центуриону. За попытку — спасибо, но вы ее провалили.
Арминий молчит. На германце римская одежда со знаками отличия префекта.
— Думаю, — говорит он своим мягким грубоватым голосом, — вам стоит идти выполнять, оптион Силва.
Надо же, он знает их по именам. Откуда? Оптион тоже впечатлен. Он вытягивается по струнке.
— Разрешите выполнять, легат?
— Выполняйте, — говорю я.
Оптион разворачивается на пятках и уходит, печатая шаг. Сзади ползет побитый Ламлий, ему помогает третий легионер, которого не били. Они все меня ненавидят.
А желтоволосый нас провел. Меня провел. Кто он такой, интересно? Проклятые варвары, думаю я. Только Цезарь умел с ними справляться — по-настоящему.
И тут я понимаю, что показалось мне странным в желтоволосом германце, что ударил легионера и скрылся. Еще бы! Цезарь, четыре тысячи искалеченных кадурков… Восемь тысяч отрубленных рук. Говорят, рубили особые палачи, выбранные из тех же кадурков — им было обещано помилование. На каждого пришлось по восемьдесят человек. Цезарь придумал специальное устройство — лезвие, зажатое в тисках. Руки укладывают на лезвие и бьют по ним молотом. Все. Как продумано! В этом весь Цезарь.
Какая ирония, однако. Я поднимаю голову и вижу храм Божественного Августа и Рима. Статуя принцепса из темной бронзы. Молодой человек с тонкими чертами лица смотрит куда-то над моей головой.
Я хмыкаю. Да уж, как я сразу не понял. У желтоволосого не было правой кисти. В отличие от кадурков, которые лишились обеих рук, этот сохранил одну. В общем, найти его будет просто…
Хм-м. Я смотрю на царя херусков. Арминий невозмутим, меч в ножнах, на руках — наградные браслеты за храбрость в бою. Красавец и умница.
…Хотя, если Арминий рубит кисти соплеменникам достаточно часто, задача моя несколько усложнится.
* * *
Начинает темнеть. У Водяных ворот Ализона дует ветер, завывает в узких переулках. Над входом в таверну покачивается вывеска. Там синяя рыба держит в плавниках зубочистку с наколотой на нее свиньей. Свинья розовая и счастливая, рыба грустная и, кажется, давно уже сдохла. Вывеска покрыта толстым слоем копоти.
Надпись на латыни гласит: «СЧАСТЛИВАЯ РЫБА».
Мирца, кухонная рабыня, некоторое время смотрит на нее, вздыхает. Подходит к сточной канаве и вываливает туда ведро с отбросами. Вонь от канавы такая, что слезятся глаза. Рыба, думает Мирца, наверное, потому и грустная — она знает, чем здесь кормят. Так что вывеска — это скорее надгробие.
В общем, заходите, будем рады.
Мирца отряхивает пальцы, берет ведро. Пора возвращаться. В дым, пыль, чад и липкое пространство таверны, перечеркнутое похотливыми руками. «Опять на заднице будут синяки, — думает Мирца. — Как мне все это надоело».
В этой таверне бывают солдаты вспомогательных когорт и легионеры, варвары и римляне, калеки и попрошайки, рабы и всякий сброд. Германцы здесь частые гости. Высокие, длинноволосые, с громким смехом.
Для Мирцы, приехавшей вслед за хозяином из Италии, эти люди — тоже варвары.
А для варваров она — женщина. Хотя, возможно, они в этом сомневаются, потому что постоянно пытаются ее ощупать. Мирцу передергивает. Чтоб вы все провалились. Ей всего двадцать три (или двадцать четыре?), а она уже залапана на двести лет вперед.
В таверне дым и чад, воняет гарью, а столы стоят так плотно, что, чтобы проскочить между ними (и руками, да), нужно приложить недюжинные усилия. Вонь жареного мяса и каши, резкий запах пива и…
— Твой пришел, — шепчет Фера, еще раз толкает Мирцу локтем. — Не пропусти!
Мирца почти краснеет. В отличие от местного сброда, этот гем совсем другой.
Вот он идет. Высокий, плечистый, стройный. Кажется, у него талия тоньше, чем у любой из местных девушек. Двигается он лениво, чуть расхлябанно, даже угловато. И если бы не шрамы, его можно было бы назвать красивым.
— Всем привет! — Он весело скалится.
…И если бы не рука. У гема нет правой кисти. Поэтому он приветствует присутствующих, помахав им обрубком. Некоторые воспринимают это как оскорбление. Варвару кричат: иди в задницу!
Мирца хмурится. Это тот страшный и веселый гем со шрамами на лице и изуродованной рукой. Когда он смотрит ей в лицо, внизу живота появляется слабость, между ног теплеет. Хочется сразу раздвинуть ноги и одновременно — убежать и спрятаться. Чтобы он никогда-никогда тебя не нашел.
Поэтому что у этого веселого гема на самом деле — два лица. Мирцу передергивает. Это правда. Мало кто это видит, но она… Она это видит, к сожалению.
Когда гем решает, как поступить, на мгновение — очень короткое мгновение! — на его лице проступают одновременно два разных выражения. Два человека. Один добрый, другой злой. Нет, не злой. Мирца думает, морщит нос. Не злой, а холодный. Пустой.
— Иди же, — шипит Фера над ухом. — Иди, сейчас уйдет!
Мирца упорно стоит. Гем улыбается, перебрасывается шутками с посетителями, хлопает кого-то по плечу здоровой рукой. Он весел и бодр. Показывает кому-то меч легионера — смотри, купил. Ему кричат: ладно, купил, — украл! Варвар смеется: точно, украл, откуда знаешь?
Чтобы не идти в его сторону, Мирца делает вид, что вытирает стол тряпкой. Посетитель взирает на нее в полном изумлении — видимо, при нем этого никто не делал.
Гем смотрит на нее. Мирца отворачивается, изображает, что страшно занята. Через несколько мгновений она краем глаза видит, как гем поднимается наверх, на второй этаж. Туда, где комнаты для развлечений…
— Ну и дура, — говорит Фера громко и уходит, проталкиваясь через посетителей.
Мирцу обвивает чья-то рука, она привычно шлепает по пальцам, мгновенно выкручивается из потных объятий, идет дальше. За спиной кричат что-то веселое.
Здесь гема зовут Тиуториг. Он варвар, который может тебя ударить и приласкать — в один и тот же миг. Но даже не это пугает в нем больше всего…
Мирца вспоминает.
Словно в варваре — два разных человека. Это как игра в «консула». Они сидят за столом. Один большой, другой маленький, один умный, другой не очень. Они бросают кости, чтобы определить, кто выиграл. И тот, у кого больше очков, встает и занимает место консула. Решение принято. И лицо веселого гема изменяется… Странно, что проигравший никогда не злится, а выигравший никогда не радуется. Вот это пугает.
Равнодушие. Вот что делает веселого гема таким опасным, думает Мирца. Равнодушие, а вовсе не злость. Она видела злых людей, много злых людей — и они другие.
— Мирца, тебя хозяин зовет! — кричат ей с кухни. — Живее давай!
Она вздыхает. Ну вот, только чуть задумаешься…