— Как же вы с центурионом добрались до города? — Вар крутит в пальцах стеклянное перо — вроде того, что я видел у Августа.
Пропретор старается во всем подражать обожаемому дяде жены. Зайчик отражается от пера, попадает мне в глаза, я щурюсь. Что-то вроде: привет от Божественного Августа, юный легат.
Ну, по сравнению с принцепсом даже Тит Волтумий покажется мальчиком.
Впрочем, пора объясниться. Терпение пропретора не бесконечно.
— Нам повезло, — говорю я. — Из-за грозы его лошадь понесла, он мотался всю ночь. Утром, когда гроза закончилась, лошадь устала и пришла к воротам города — по привычке, видимо. А раб висел на ее шее, вцепился ей в гриву так, что еле расцепили. Там раба нашел патруль всадников. К этому времени бедолага уже был близок к помешательству. Бредил, рассказывал какую-то чушь про снятого с креста германца, оживающих покойников… и прочее.
Декурион сначала решил, что бедняга совсем свихнулся. Но потом он все же решил выслать патруль в нашу сторону. Дальше все просто.
Всадники поехали проверить его слова и встретили нас с Титом Волтумием — бредущих по дороге. Это было как раз вовремя, потому что мы промокли насквозь, выбились из сил и думали, что пора бы замерзнуть насмерть. Всадники нас и довезли до города.
— Зачем вас вообще понесло ночью за город, легат? — Вар поворачивается ко мне. — Это вы мне можете объяснить?
— Знаете, пропретор, — я говорю совершенно серьезно, — я хотел проверить одну старую поговорку — труп врага хорошо пахнет.
— И что? — удивляется пропретор.
«Я не убивал. Я хотел купить подарок невесте», — вспоминаю я слова варвара. Не повезло, друг.
— Оказалось, не очень.
— Так. — Вар медлит. — Я не совсем понимаю… Зачем этим варварам вообще понадобилось снимать распятого? Они его родственники, близкие? Кто?
Я пожимаю плечами. Великолепное, небрежное движение. Я отрабатывал его перед зеркалом много раз.
— Они разбойники! — говорю я. — Видимо, он был одним из них. Разведчик, что-то в этом духе. Может быть, они хотели узнать расположение комнат вашего дома, пропретор. Где находится охрана… и прочее.
Квинтилий Вар смотрит на меня прямо — с явной тревогой.
— И он рассказал? Разбойники что-то узнали?
— Это невозможно, пропретор. Боюсь, бедняга к тому времени уже скончался. Так что с их стороны это была совершенно напрасная трата времени… — Я выдерживаю паузу и добавляю: — Мертвые ведь не могут говорить, не так ли?
Публий Квинтилий Вар некоторое время молчит, глядя на меня. С неясным выражением на лице. Потом, что-то для себя решив, пропретор кивает:
— Думаю, так, Деметрий Целест. Думаю, так.
* * *
— Привет, старик! — говорю я. — Просыпайся, просыпайся.
Тарквиний медленно открывает глаза, моргает. В первый момент кажется, что в его зрачках отражается свет подземного огня. Красные сполохи Преисподней. Я придвигаюсь ближе. Даже если на меня оттуда взглянет сама вечность — плевать.
От него пахнет старостью и домом. От него пахнет воском и старыми вещами. Черным африканским деревом и пылью пустыни. От него пахнет Римом.
— Госпо… дин Гай. — Губы с трудом шевелятся. Глаза белесые. Я знаю, что у меня совсем мало времени… а нужно успеть спросить так много…
— Как ты, старик? — говорю я. — Скучал по мне?
Он поводит плечами, пытается встать. Смотрит на меня испуганно.
— Болит, — говорит Тарквиний с каким-то даже удивлением.
У него рана в груди, куда вошел нож убийцы. Она перевязана, но сколько он проживет, я не знаю. Но я знаю, что это больно. Очень больно.
— Старик, — говорю я. — Это важно. Я задам тебе один вопрос… Постарайся ответить, хорошо?
Сейчас я должен спросить: кто тебя убил, старик? Я найду его и распну — как распяли случайного, в сущности, варвара.
А может, наоборот, мертвых возвращают, чтобы что-то им сказать? Люди смертны. Люди смертны внезапно. И слишком много важных слов остаются несказанными.
Сейчас я скажу: я тебя все-таки люблю, дурацкий старикан. Вместо этого я говорю:
— Старик… ну, ты знаешь…
Вспышка молнии. В испуге я просыпаюсь. Темнота. Я лежу на кровати в своей комнате. Разжимаю пальцы, на моей ладони — фигурка из серебристого металла. Воробей. Она совершенно ледяная.
Сон. Это был всего лишь сон, понимаю я. Переворачиваюсь на другой бок. Надо заставить себя уснуть. Иначе я не выдержу и пойду к Тарквинию. Он лежит завернутым в саван в одной из комнат. И скажу: вставай, старик.
И его душа вернется обратно на крыльях воробья.
Нельзя оживлять мертвых, думаю я. Стискиваю зубы и лежу, глядя в темноту. Нельзя.
Что делать живой душе — в мертвом теле? Что?!
Страдать.
* * *
— Да как-то все бестолково в прошлый раз получилось, — говорю я. — С Луцием. Не находишь, старик?
Тарквиний молчит. Лицо спокойное и очень красивое. Седые волосы аккуратно расчесаны.
Я закрываю ему глаза. Вкладываю в рот медную монетку.
* * *
Когда я был маленьким, я мечтал, что однажды приду к своему деду, великому Луцию Деметрию Целесту-Древнему, и скажу: «Вот твоя тога, дед».
И подам ему тогу. Это не простая тога, а важная. Потому что это будет важный день и важная речь.
Дед улыбнется, наденет важную тогу, перекинет белую полу через левую руку и пойдет в сенат произносить важную речь. А я буду гордым, как не знаю кто, потому что это идет мой великий дед.
Но Луций-Древний умер, а я так и не принес ему тогу. За меня это каждое утро делал его дряхлый раб.
Дурацкая мечта, да. Не знаю, почему это было для меня важно. Именно сказать: «Вот твоя тога, дед». Словно без этих слов мечта не работает. Глупо, да?
Позже, когда я уже служил трибуном в Третьем легионе, в Африке, на мавританском базаре мой Тарквиний встретил свою мечту. Мечта была из ярко-красного шелка. Мечта смотрела на Тарквиния с прилавка и обольстительно улыбалась… Она шептала: возьми меня — и все такое о разврате. Тарквиний, наверное, представлял, как наденет ее и пройдет красным щеголем перед соседскими рабынями.
Туника, украшенная золотой вышивкой. Вещь дорогая, но сделанная совершенно без вкуса и чувства меры. Глупее мечты нельзя было и придумать, кажется.
А Тарквиний все ходил и ходил вокруг этой туники. Но так и не купил.
Я только посмеивался тогда. «Ты будешь выглядеть в ней жутко нелепо, — говорил я. — С таким рабом на людях я не появлюсь, так и знай». Тарквиний обижался.
Но как он о ней мечтал! Это было смешно и нелепо. Я даже хотел дать ему денег на покупку, но почему-то забыл. Такое случается. Потом мой год службы в легионе закончился, и я поехал обратно домой, в Рим. Со мной поехал Тарквиний. А его мечта — красная и вульгарная — осталась в Африке. Такое тоже бывает.