Вожак медлит. Декурион уже готов ударить Сомика пятками, чтобы раскроить вожаку череп, когда тот — невыносимо медленно — поднимает одну руку. Левую. Затем, через короткую заминку, другую. Словно издевается.
Правая.
Марк выдыхает.
Две руки. У вожака — две руки. И даже все пальцы на месте — что для прокаженных редкость.
— Свободны, — говорит Марк с облегчением. Откидывается в седле, поворачивает Сомика. — Можете идти.
Он поддает пятками. Быстрее отъезжает, лишь бы не оставаться рядом с прокаженными ни на мгновение дольше…
Кашель настигает его в самый неподходящий момент. Декурион вцепляется в седло пальцами, стараясь не свалиться. В груди что-то рвется. Боль такая, словно его проткнули копьем. Задница Волчицы. И кашлять надо осторожно, чтобы случайно не выплюнуть внутренности. Ха-ха. Тифон стоглавый. Лихорадка обычно настигает его в сырую погоду, декурион с ужасом думает: скоро осень. И зима. Сырость и холод. Проклятая Германия.
Он выпрямляется, от слабости кружится голова. Оптион с ребятами подъехали ближе, стоят, пялятся.
— Да он помер, — говорит Пулион наконец. — Ты мне должен денарий. И не такой фальшивый, как в прошлый раз, а настоящий.
— Не, подожди, вроде еще шевелится…
Придурки, думает Марк. Под беззлобный треп всадников декурион начинает приходить в себя…
Декурион на мгновение оглядывается. Вожак прокаженных идет впереди, покачивая колокольчиком, — тоскливый звук звучит над дорогой. Вожак высокий, широкоплечий. Наверное, был хорошим воином когда-то… жаль.
Марк щурится от солнца, качает головой. Затем толкает Сомика пятками. Тот недовольно вздрагивает, фыркает, затем идет, высоко поднимая колени. Обиделся.
Вереница несчастных остается позади, на мокрой дороге. Негромко стучат копыта. Над всем этим, над всей провинцией Германия — голубое безоблачное небо.
* * *
— Пусть я убит, пусть я убит под Кандагаром, — пробормотал он.
Оперся единственной рукой в край седла, перекинул ногу влево, спрыгнул с лошади. Земля больно толкнулась в ступни. «Ох! Когда они наконец выдумают стремена?» — подумал он в раздражении. Вроде не дураки, да и изобретение элементарное — веревка и две петли для ног. Что тут думать? А нет, куда там! Еще лет двести придется подождать. Прогресс, что тут поделаешь.
Так что пока остается держаться коленями. Он застонал сквозь зубы. После скачки мышцы в бедрах болят так, словно их заменили плохими протезами. Кстати, о протезах… Правая рука ныла невыносимо. Он задрал рукав рубахи — слава богу, в отличие от римлян, германцы носят длинные рукава. Все правое предплечье перетянуто ремнями. Тот, кого здесь называли Тиуторигом, потянул за ремень. Нет, не идет.
Правая кисть, сделанная из желтовато-розового, очень твердого пластика, была туго притянута к изуродованной руке, так что сейчас культя пульсировала, как больной зуб. Ремни впились в плоть.
Он поднес руку ко рту, вцепился зубами в ремень. Десять минут мучений — и ремни наконец удалось ослабить. Советская, блин, медицинская техника. Кукольная рука, которую ему выписали в госпитале. А нормальный протез — импортный, удобный — он умудрился расколотить в первый же день здесь. Сейчас остатки протеза хранились, завернутые в тряпку, где-то в доме. Ну, в каком-то из его домов точно…
На голос выглянула женщина.
— Воды, — приказал он. — Васса, васса… Давай шустрее.
Женщина кивнула. Убежала, виляя широкими бедрами. Хорошая баба, только по-русски ни фига не понимает.
Она принесла деревянную бадью. Вода из реки, проточная, чистая. Приучил уже ее.
Он опустил культю в прохладную воду. От ожидаемого, но все равно внезапного блаженства свело челюсти.
— Пусть я убит, пусть я убит под Кандагаром, — негромко запел он по-русски. — Пусть кровь моя… досталась псам…
Сегодня чуть не досталась. Он негромко засмеялся. Этот римлянин, Марк, — он тоже свой, разведка. Нормальный парень, только больной совершенно. «У нас его бы прокололи антибиотиками, отправили в санаторий — к соснам или на Кавказ, в Минводы. А здесь он загнется… жаль».
А ведь он меня чуть не расколол, подумал Тиуториг. Когда приказал поднять руки. Хороший ход. Могло и выгореть, если бы не протез. Тиуториг с содроганием вспомнил, как шел с прокаженными. Проказа передается не так просто, слава богу. Ну, так по крайней мере говорил тот чудаковатый археолог. Приходится верить.
— В честь императора и Рима… в честь императора и Рима… — Он не заметил, как снова начал напевать. Дурацкий мотив, но прилипчивый. — Шестой шагает… легион.
Или батальон, почему нет? «Был у нас в батальоне один тип, Новиков. Артем, кажется. Или Андрей? — он не помнил точно. — Тоже из студентов-залетчиков. О нем много судачили, должен был быть олимпийцем, а стал снайпером во второй разведроте».
— Орлы Шестого легиона… орлы Шестого легиона…
Эту песню пел тот, археолог, под дурацкое бряканье раздолбанной гитары. Изгиб гитары желтой… тьфу, блин. Костер бросал рваные отблески на лица. Вроде очкарик говорил, что это гимн крымских археологов. Студенты. Они там раскапывали то, что осталось от древних римлян. Бесценные данные, бесценные данные. Тиуториг поморщился. Интересно, как бы он запел, этот бородач, окажись здесь и сейчас? Когда эти «бесценные данные» вокруг тебя — и все время пытаются тебя убить.
…Все так же рвутся…
— К небесам, — сказал он громко и отчетливо.
Женщина в испуге оглянулась, она уже привыкла к его внезапным вспышкам и перепадам настроения. Он успокоил ее жестом. Говорить не хотелось. А мог и ударить, кстати. Было и такое желание…
Над головой все так же плыло безоблачное небо Германии.
— Над всей Испанией безоблачное небо, — сказал он на пробу.
Фраза из учебника истории за седьмой класс средней школы. Какая, черт побери, ирония. К тому, что здесь скоро произойдет, больше всего подходит кодовая фраза к началу фашистского переворота. Франко, Испания. Сколько в памяти всякой фигни, оказывается…
Женщина принесла чашу с пивом. Тот, кого теперь звали Тиуториг, протянул руку, взял чашу и влил в себя сразу половину. Холодное.
Он с омерзением сплюнул. Привкус мочи, что ли, не поймешь. Расскажи он кому из друзей два года назад, что будет пить исключительно немецкое пиво и при этом плеваться, — засмеяли бы. Да уж. Ирония судьбы. До нормального пива этому пойлу еще несколько веков.
Прикрыв глаза, он почувствовал, как тело плавно качает алкогольный поток.
Грохот гусениц. Раскаты автоматных очередей. «Духи! Духи справа! Леша, прикрой! Б…ь!» Желтые камни, пыль, оседающая на зубах. Ущелье перекрыли тогда…
Гул взрыва. Звон в ушах. Тишина. Он тянется к автомату. Вкус пыли на языке. Гусеница бээмпэшки, переламывающая его правую руку… легко, как во сне…