— Что значит — не может? — У Рашковского начал дергаться левый глаз. Так бывало всегда, когда он особенно злился.
— Говорит, что ситуация немного изменилась и он в затруднении.
— Бежит с корабля, — прошептал Рашковский, — узнал о покушении и решил вовремя сбежать. Небось узнал и о моем отъезде.
— Может быть, — согласился Кудлин, — но «пиковая масть» ждет решения Галустяна. Остальные тоже не перевели полностью положенных сумм.
— Почему ты мне об этом не говорил? — спросил, задыхаясь от волнения, Рашковский. — Почему только сегодня, только сейчас… — Он чуть не перешел на крик, но сумел себя сдержать. — Тебя больше интересуют мои секретари, чем наша работа, — зло прошипел он.
— Меня интересует в первую очередь твоя безопасность, — обиделся Кудлин, — может, ты и меня станешь подозревать?
— Может быть, — сказал Рашковский. Он думал о чем-то своем. Кудлин напряженно ждал. — Галустян узнал, что я уезжаю, и решил не платить, — негромко сказал Рашковский. — Сдается, он решил, что у меня не хватит сил с ним справиться. Что я буду занят только проблемами своей дочери.
— Он не заплатил, — подтвердил Кудлин, ожидавший решения Рашковского, — хотя мы с ним конкретно договорились.
— Человек, который нарушает свое слово, перестает пользоваться уважением в нашей среде, — пробормотал Рашковский, — так мне всегда говорил отец. Значит, Галустян считает, что я битая карта. Понятно…
Кудлин видел, каких усилий стоит Рашковскому сдерживать свой гнев. И тем не менее тот держался. Затем вдруг поднял голову и громко рассмеялся. От неожиданности Леонид Дмитриевич вздрогнул.
— Был один такой замечательный грузин, — пояснил Рашковский, взглянув на своего заместителя ненавидящими глазами, — его до сих пор помнят и боятся не только в Грузии, но и во всем мире. Так вот он говорил: «Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы».
— Это не он говорил, — поправил Рашковского начитанный Кудлин. — Сталин вообще такого не говорил. Это за него придумал Рыбаков в своем романе «Дети Арбата».
— Значит, хорошо придумал, — сказал Рашковский, взглянув на Кудлина. — Ты меня понимаешь?
Леонид Дмитриевич все понял. Он надеялся, что Рашковский поручит ему решить эту проблему. Остаться в Москве и провести переговоры с Галустяном. Но Рашковский решил иначе…
— Сейчас не время, Валентин, — попытался отговорить друга от рискованного шага Кудлин. — Сейчас нельзя давать повода для начала войны.
— А кто сказал, что будет война? И вообще, при чем тут я? На меня тоже совершили нападение. Нужно воспользоваться ситуацией. Может, и на Галустяна напали те же негодяи, которые напали на мои автомобили? Такого разве быть не может? Скажи — не может? — последнюю фразу Рашковский почти прокричал.
— Может, — согласился Кудлин, — очень может быть, что на Галустяна тоже нападут. И вполне вероятно, что он погибнет.
— Завтра, — сказал Рашковский, — до моего отъезда. Ты меня понимаешь? Завтра, до моего отъезда.
— Нет, — возразил Кудлин, — не нужно устраивать показательной казни. Это будет признаком слабости.
Он знал, какую фразу нужно сказать, чтобы убедить Рашковского. Тот взглянул на Кудлина, затем кивнул в знак согласия:
— Хорошо. Пусть будет после моего отъезда. Я думаю, что мы скоро узнаем о том, как потеряли близкого друга. Я правильно думаю?
— Ты всегда правильно думаешь, — улыбнулся Кудлин, — пойдем в дом. А то ты вон в одной рубашке, можешь простудиться. Где твой Акпер, почему он тебя в таком виде выпускает?
— Вон он, у ворот стоит, — кивнул Рашковский с улыбкой. — Ему все время чудится, что меня могут застрелить. Он даже тебя немного подозревает.
— Ну и правильно делает, — сказал Кудлин, вглядываясь в темноту. В отличие от Рашковского он не увидел там никакой тени.
Она почти не спала в эту ночь, собирая вещи. Перемены были столь стремительными и быстрыми, что она все еще не верила до конца в одержанную победу. Первую часть задачи она выполнила, сумела устроиться на работу. Лишь приехав домой поздно ночью, она призналась себе, что волновалась так, словно действительно проходила серьезное испытание для настоящей работы. К ее изумлению, в квартире она не нашла Циннера. Давал ей возможность спокойно отдохнуть. Но уже в семь часов утра ее разбудил требовательный звонок в дверь. Циннер стоял на пороге в спортивном костюме и домашних тапочках. Она открыла ему дверь, успев накинуть на себя легкий халат, и, когда он вошел, недовольно передернула плечами.
— Лучше бы вы зашли ко мне вчера вечером, — в сердцах сказала сонная Марина. — Я все равно почти не спала всю ночь. Только заснула, и вот вы явились.
— Можете принять душ, а я вас подожду, — великодушно согласился Циннер, проходя на кухню. Очевидно, он решил сделать себе кофе. В отличие от нее он чувствовал себя спокойно и уверенно.
— Вы оставались здесь? — спросила она, проходя в ванную комнату.
— Конечно, — крикнул Циннер, — иначе нельзя. Люди Фомичева следят за домом. Они все еще вас проверяют.
Она сняла халат, ночную рубашку. Встала под душ. Сильная струя прохладной воды приятно обжигала кожу. Она не закрыла дверь, чтобы слышать возможные вопросы Циннера.
— Они предложили вам поехать с ними в Англию? — спросил Циннер.
— Предложили, — крикнула она, — я сейчас выйду и подробно расскажу вам о том, как проходила наша беседа. Мне кажется, что Рашковский остался доволен.
— Если учесть, что вы ему нравитесь, ничего удивительного, — сказал Циннер.
— Что? — переспросила она.
— Вы ему нравитесь! — громче крикнул Циннер.
Она улыбнулась. Провела рукой по плечу, смывая оставшееся мыло. Подняла голову. Ей было приятно, что он так сказал. Ей было очень приятно сознание этого факта. Внезапно она почувствовала себя неуютно, словно на нее кто-то смотрел. Она не стала закрывать занавески, отделяющие ванну от всего пространства. Марина резко обернулась. На пороге стоял Циннер с дымящейся чашкой кофе в руке. Он внимательно смотрел на нее. Именно это и было неприятнее всего. Он смотрел на нее изучающе, словно на выставленный товар. В его холодном взгляде не было никаких чувств, никакого интереса.
— Отвернитесь, — спокойно сказала она, не закрываясь.
— Прекрасно, — ответил Циннер, — именно такая реакция у вас и должна быть. — Он продолжал спокойно говорить, глядя на нее: — Вы должны не стыдливо закрываться, как девочка, и не визжать, как испуганная барышня. Вы взрослая, уверенная в своих силах женщина. И в красоте своего тела, — добавил он, делая шаг назад и закрывая дверь.