— Вы на меня не обижайтесь, я порой еще и не такая ехидная бываю. Просто я сама о том же думаю, но пока ничего не придумала. Вот и проявляю язвительность.
— Да ладно вам, я и не обиделся вовсе, — благородно ответил мне мой спутник и осторожно намекнул: — Может, нам теперь в той квартире поискать?
Я не стала переспрашивать, о какой такой квартире идет речь — и так было понятно — и говорить, что он что-то очень уж разохотился до походов в чужие квартиры, тоже не стала.
— Вот послушайте меня, Петя, — заговорила я, пытаясь убедить не только своего собеседника, но и саму себя. — Если бы нас застали в квартире Шишкина, то у нас был хоть и надуманный, но вполне внятный повод. Опять же, одно дело зайти в дом к покойному, то есть в дом, который сейчас, по сути, совсем без хозяина, и совершенно иное дело лезть в чужую квартиру с живым постояльцем. Вам хочется закон нарушать?
— Э-э-э…. Так ведь ради дела…
— Опять же немаловажно знать, зачем это делать. Положим, мы найдем вполне законный повод, чтобы попасть туда. И что? Что мы там станем делать? Устраивать такой же разгром и безобразие?
Мы еще много говорили на эту тему, хотя честно сказать, говорили одни лишь глупости и ничего разумного. Пообещали сообщить друг другу, если кому в голову придут-таки более умные мысли по этому поводу. От предложения просто погулять завтра пришлось отказаться, на этой неделе дел мне предстояло сделать множество: уже в четверг предстояли экзамены, да и новая постановка в театре требовала внимания и подготовки.
Дедушка настоял на том, чтобы в четверг меня вовсе освободили от репетиций. Впрочем, по той пьесе, что должна была быть поставлена, мне и делать-то было нечего. Ну что уж такого все находят в драме Ибсена «Нора»? По мне, совершенно скучная вещь. А в водевиле Ленского я и вовсе была не нужна, там было достаточно одного оркестра. Я было предложила, чтобы дверь в водевиле была скрипучая, так и то Александр Александрович тут же решил, что скрип должен быть музыкальным, и что скрипеть его будет Арон Моисеевич. На скрипке, само собой. Они даже чуть повздорили: Арон Моисеевич уверял, что издавание столь немузыкальных звуков унижает и сам инструмент, и того, кто на нем играет. Но Александр Александрович развил в связи с этим такую теорию, что даже несговорчивый музыкант предпочел позорно сдаться.
Так что уроками я занималась куда больше, чем постановкой, и даже в театр ходила не на все репетиции. Да и на репетициях, на которые все ж таки ходила, все больше обсуждала с Екатериной Дмитриевной, что мне надеть на экзамен. Вопрос этот был совсем не вздорный, недаром же говорят, что встречают по одежке. Одевать гимназическую форму, которая у меня имелась с прежних лет и все еще могла бы быть надета, если кое-где немного отпороть швы, сочли неверным, поскольку официально я гимназисткой не являюсь. Из моего гардероба, в конечном счете, было выбрано самое строгое платье, которое Екатерина Дмитриевна поименовала «деловым». Еще было решено заплести мне косы с двумя бантами, что вызвалась проделать Даша Штольц-Туманова. Ленты для бантов у нее сохранились с совсем недавних ее гимназических лет, да и сама она прекрасно помнила, как производить на экзаменаторов благоприятное впечатление. Кстати, порассказала много забавного на эту тему. Так что в четверг вид у меня получился скромный и в меру нарядный одновременно. Пожалуй, что именно так мне и следовало выглядеть, хотя это и было мне слегка непривычно. Привыкла я за последнее время к простой и скромной одежде.
До первой городской мужской гимназии от театра было рукой подать — уже через минуту будешь на месте. Но до порога театра провожала меня труппа едва не в полном составе, будто мне предстоял путь за тридевять земель и на долгие годы. Похоже, не волновались лишь мы с дедушкой. Дедушка был во мне совершенно уверен, а я от этой его уверенности и сама становилась уверенной и спокойной. Дед выговорил себе право проводить меня до дверей гимназии и поклялся, что ждать будет в театре, а не бродить перед входом.
Я уж сказала, что до гимназии было совсем близко, две минуты неспешной ходьбы — и вот она. Огромное и красивое здание красивой фигурной кладки из красного кирпича. Немного неожиданным оказалось, что дверь передо мной распахнул солидный швейцар. Я тут же попыталась представить, как же он открывает двери для целой тысячи учащихся, но пришла к выводу, что швейцар оказывает такое почтение лишь преподавательскому составу. Ну и дамам любого возраста, исходя из своей природной воспитанности. С другой стороны, такие двери мне самой открывать было бы непросто. Серьезные, большие и тяжелые оказались двери. Как только с ними первоклашки справляются? Я махнула деду на прощание рукой и вошла внутрь.
— Здравствуйте, — сказала я швейцару. — Мне назначено явиться к пятнадцати часам для сдачи экзаменов экстерном.
— Я уж предупрежден, сударыня. Извольте пройти в гардероб, затем я вас провожу к нужному помещению.
В гимназии было красиво, торжественно и совершенно тихо. Должно быть, что разошлись даже те из учеников, кто за провинности или за неуспевание был оставлен после уроков. В гардеробной была занята лишь одна из вешалок, на которой висело несколько взрослых шинелей. Я автоматически посчитала их — восемь. Ого, сколько народу меня собирается экзаменовать. Должно быть, по каждому из предметов будет свой преподаватель. Я повесила свою шубку, поправила волосы у зеркала, взяла в руки дедушкину кожаную папку для деловых бумаг, где были сложены нужные документы, и пошла вслед за швейцаром. Он провел меня по лестнице на второй этаж затем по длинному просторному коридору и остановился перед дверями с табличкой «Актовый зал». Вот такая торжественная сдача экзаменов мне предстояла! Пожалуй, эта гимназия была куда богаче и красивее, чем та московская, в которой я когда-то начинала учиться. При том, что и та была далеко не из последних.
— Подскажите, как доложить о вас? — спросил швейцар.
— Экзаменующаяся Дарья Владимировна Бестужева, — ответила я.
Он скрылся за дверью, а я подумала: то-то Петя удивился бы, услышав, как я представилась. Хотя дело выглядело совсем просто. Мой дедушка носил фамилию Кузнецов, а поскольку я была сейчас при нем, то все полагали, что и у меня такая же фамилия. Нам это было только удобнее. Но дедушка был отцом моей маменьки, а фамилия моего отца была Бестужев. Вот и я по документам выходила Дарьей Бестужевой. А раз экзамен дело официальное, то и представляться здесь следовало официально.
— Извольте войти, — предложил швейцар, и я вошла через открытую им дверь. Зал был огромен, пуст и заполнен светом, льющимся через множество высоких окон. У дальней стены стоял массивный и очень длинный стол, за каким могло бы уместиться дюжины две человек, да, наверное, и умещалось в особо торжественных случаях. Шагах в пяти от него стояла выглядевшая сейчас совершенно крохотной обычная гимназическая скамья с чернильницей, ручкой и стопкой бумаги. Я сделала шагов двадцать, прежде чем добралась на такое расстояние, что можно было поздороваться, не особо напрягая голос:
— Здравствуйте, господа.