– Конец света? Его и не ждут, потому что он уже случился. Власть, данная от Бога, отвергнута в стране великих монархов. Подданные торжественно убили своих правителей. И хотя сейчас многим кажется, что века кровавей быть уже не может, поверьте: и может, и будет! Ибо с каждым десятилетием общий грех человечества копится, и прогресс я вижу только в возрастающей величине этого греха.
– А я, знаете, очень верю в воздухоплавание, – сказал Бомарше, все постукивая по бокалу. – Я думаю, люди будут проводить все больше времени в небесах, среди облаков. И небо исправит их... Хотя общее содержание жизни не изменится: люди будут рождаться, надеяться, страдать и умирать.
– Вы забыли о главном, – засмеялся маркиз. – О Звере в нашей душе, который время от времени и делает нашу жизнь истинной.
– Перестаньте! – поморщился Бомарше. – Вы типичный французский философ. Ужаснейшая порода! Мой итальянский знакомец Казакова честно говорил: «Я распутник по профессии». Но мы, французы, должны подо вес подложить идею... Вы не просто развратник – вы готовы увидеть в вашем разврате всю философию мира, вплоть до замысла Создателя. У меня во время премьеры «Тарара» гостил Сальери, милейший человек, постоянно что-то напевал, ну совершеннейшая птица... И прелестный характер, очаровательно, как это умеют одни итальянцы, волочился за моей дочкой. И замечательно говорил: «Были две истинные столицы уходящего Галантного века – Париж и Венеция. Где короновался музыкант? В Париже и Венеции. Куда ехал авантюрист? В Париж и Венецию. И оба города – зеркала своих наций. Какой тяжелейший город ваш Париж – он все время работает, трудится для всего мира: создает новые идеи, моду, научные открытия, новые блюда, эпиграммы и политические теории, и в итоге – революцию. А вот другая столица – Венеция. Она оказалась истинной дочерью Италии, ибо вовремя поняла, что слишком много работала для истории, но в нашем веке открыла наконец великую цель: праздность. Жить для жизни! И теперь там вечно веселящаяся пестрая толпа: аристократы, приживалы, ростовщики, кокотки, сводники, шулеры... Ночей для сна там нет – есть ночи без сна! Пока Париж питался результатами своих умных идей – террором и кровью, – Венеция веселилась, не забывая славить Бога. Площадь Святого Марка... плащи из желтого, голубого, алого, золотого и черного шелка_ камзолы, отделанные золотом и обшитые мехом... муфты из леопарда... маленькие женские треуголки, кокетливо сдвинутые на ухо... И, конечно, маски, в которых там можно ходить большую часть года! Если в Париже человек превращает свою лицо в маску или, чтобы скрыть свои мысли, искажает лицо в маску, то в Венеции носящий маску защищает свое лицо. Маска всюду: в салоне, канцелярии, во Дворце дожей. И уже нет ни патриция, ни шпиона, ни монахини – есть „синьор Маска“! И в игорных домах возбуждаются, как от любви: свечи, маски, игра, вечная феерия... Все помешаны на игре и на легкой, как игра, любви... почти дружбе, где, насладившись друг другом, люди с благодарностью расходятся. А в Париже даже любовники идейны! И если они расходятся, то ненавистниками; если любят, то измучают...»
– Да, кстати, что у вас на десерт? – насмешливо прервал его маркиз. – А вы так и не выпили... Ваш бокал, Бомарше!
– Клубника и «фрукты сезона»... Граф, может быть, хотя бы десерт? Граф не ответил, и Бомарше закончил:
– Я расплакался, когда наш юный корсиканец покончил с независимостью Венеции. Это неподражаемая, единственная в своем роде республика... и вот тысяча сто лет истории закончены вчерашним лейтенантом. Какой фарс! Хотя, может быть, это закономерно? Галантный век и Галантная республика вместе уплыли в Лету. Наступает скучный век денег, и Венеции как, возможно, и нам... не место в этом веке.
– Вам, но не мне, – сказал маркиз. – Я – человек будущего. Венеция... жалкая рухлядь веков! Вы никогда не были в Венеции, а там грязно, холодно, много воды, дома сырые, белье не сохнет. И когда ты, мокрый от любовного пота…
Бомарше засмеялся.
– Послушайте, Бомарше, – произнес маркиз, – вы так и не притронулись ни к еде, ни к вину.
– Я боюсь быть отравленным вами, друзья.
– Когда же вы наконец насытитесь, закончите болтать? – вмешался граф. – Когда мы, в конце концов, перейдем к следующей «пьесе», как называет господин Бомарше свои подлые выдумки.»
– Что ж, вы правы. Пора начинать... Итак, за ваше здоровье, друзья! – Бомарше поднял бокал и... опустил. – Впрочем, это следует сделать после… После премьеры.
Бомарше насмешливо оглядел присутствующих. Маркиз вытер пот со лба.
ЕЩЕ ОДНА ПЬЕСА БОМАРШЕ
Первое (и последнее) представление
– Начнем! Пора! – сказал Бомарше. – Тем более что мы вполне сможем эту пьесу разыграть. Вот уж никогда не думал увидеть ее при жизни...
– Или перед смертью, – добавил Ферзен.
– Или перед смертью, – как эхо откликнулся Бомарше.
Он задумался. Граф, не скрывая нетерпения, уставился на него. Голова маркиза упала на грудь – он задремал. Бомарше расхохотался:
– Как внезапно заснул наш маркиз... Эй, маркиз! Неужто опять спите?
– Да? Ну и что? Я всегда сонлив после хорошего обеда.
– И иногда – чтобы избежать неприятных воспоминаний? Да, граф, именно после визита маркиза и родилась у меня идея этой второй пьесы. Он опять стал моим соавтором... Итак, явление первое: все те же – Бомарше и маркиз. В июне девяносто первого года ко мне явился маркиз... впрочем, тогда его следовало называть «гражданин маркиз». Освобожденный революцией из одного сумасшедшего дома, он, естественно, примкнул к безумным из другого: вступил в якобинскую секцию. И даже был назначен комиссаром...
– Это позже, позже!
– Он очень округлился... С ним прибыла юная красотка.
– Мари-Констанс... да, красотка. И она до сих пор спит со мной. Ну и что?! – выкрикнул маркиз.
Но Бомарше как будто его не слышал.
– Продемонстрировав мне прелести красотки, он отправил ее ждать на улицу, в карету. Так что в нашей сцене она не участвовала... Стоя у окна, я видел, как она прогуливалась у кареты, ловко виляя бедрами. Нетрудно было отгадать ее прошлое... Сначала я подумал, что маркиз опять явился надоедать и требовать свою рукопись»
– И безуспешно! В который раз!
– Но скандалил он только первые пять минут. Обвинения и выкрики закончились, как обычно, обильным ужином. Мой дом еще не был разрушен, так что ужин...
– Он был великолепен, признаю, – сказал маркиз.
– Во время еды маркиз сообщил мне, что мы с ним теперь, оказывается, коллеги. Ибо в театре Мольера ставилась его драма...
– Да, а другой пьесой заинтересовалась тогда «Комеди Франсэз», – вставил маркиз.
– И он верил, что издаст роман, достойный, как он выразился, репутации смельчака.
– Но исчез мой главный роман, похищенный вами! Коли вы мне его вернете, он сделает меня бессмертным. Но вы не возвращаете!