Из дневника Николая: «15 февраля… К чаю приехала мама; имели с ней разговор о Григории».
Из дневника Ксении: «16 февраля… Мама так довольна, что все сказала… Аликс защищала Распутина, говоря, что это удивительный человек, и что мама следует с ним познакомиться… Мама только советовала его отпустить теперь, когда в Думе ждут ответа… Аликс объявила, что нельзя уступать… Тем не менее, они были очень благодарны мама за то, что она так откровенно говорила… И она даже поцеловала мама руку… „ Вдовствующая императрица могла повторить то, что накануне сказала Коковцову: «Моя несчастная невестка неспособна осознать, что она навлекает гибель на себя и на династию. Она глубоко верит в святость этой сомнительной личности“.
Но совету матери царь все же последовал. Как и всегда во время разгоравшегося вокруг мужика скандала, он решил, что «Нашему Другу» лучше пока побыть в Покровском.
«18.2.1912… Русский уезжал с Николаевского вокзала, — записали агенты.
— Провожали: Зимняя, Птица, Ворона, Голубка, Сова и человек 15 неизвестных обоего пола… « Теперь в агентурных сводках все постоянные поклонницы Распутина получили клички, присвоенные с полицейской образностью. Лаптинская именуется за степенность и домовитость „Совой“, Зинаида Манчтет, похожая на девочку, несмотря на свои 37 лет, нежно зовется „Голубкой“, Головина-мать — „Зимняя“, ибо весьма немолода и живет на Зимней канавке, Муня с ее чистыми глазами — „Птица“, черноволосая и черноглазая жена Сазонова — „Ворона“… Избежала прозвища лишь Вырубова — не посмели из-за близости к „особам“.
Агенты следуют вместе с ним в поезде и сообщают: «22-го прибыл в Тюмень, встречали жена и дочь и очень были обрадованы его приездом».
О запросе Гучкова мужик написал «царям» уже из Покровского (письмо сохранилось в дневнике Лохтиной): «Миленькие папа и мама! Вот бес-то силу берет окаянный. А Дума ему служит там много люцинеров (революционеров. — Э. Р. ) и жидов. А им что? Скорее бы прочь Божьего помазанника долой. И Гучков господин их… клевещет, смуту делает, запросы. Папа, Дума твоя, что хошь, то и делай. Никаких запросов не надо… „ 28 февраля, „вооружившись документами“ (все той же брошюрой Новоселова), Родзянко отправился с докладом к царю. Сначала он заговорил о вечно дурном управлении Кавказом и наконец перешел к главному: к «всеобщему негодованию, когда все узнали, что Распутин — хлыст“. — Но отчего вы думаете, что он хлыст? — спросил царь. Родзянко заявил: полиция проследила, что он ходит в баню с женщинами. — Так что ж тут такого? У простолюдинов это принято.
И тогда Родзянко рассказал о брошюре Новоселова, о «Тобольском деле», о письмах и исповедях распутинских жертв, о Лохтиной, которую Распутин довел до сумасшествия, о «радениях» на квартире Сазонова, где Распутин жил, и, наконец, о пагубном влиянии, которое «старец» может оказать на душу наследника. — Читали ли вы доклад Столыпина? — спросил царь. — Нет. Я знал о нем, но не читал. — Я ему отказал.
Наивному Родзянко в царских словах послышалось сожаление. Он не понял, что Николай хотел сказать: ничего нового вы мне не сообщили, я уже все это слышал. Царь усмехался про себя: он знал, что никаких «радений» у Сазонова не происходило, что Лохтина многим кажется сумасшедшей только потому, что она оставила суетный свет и избрала новую жизнь, и что никаких точных данных о хлыстовстве Распутина в «Тобольском деле» нет…
Царь предложил Родзянко взять «дело» из Синода и изучить его. Председатель Думы был счастлив — ему показалось, что он выиграл… Потом Николай познакомил его с наследником. Родзянко игриво представился мальчику: «Самый большой и толстый человек в России». И Алексей, «удивительно симпатичный ребенок», рассказал ему, как он собирал деньги на благотворительные цели — «целый день простоял с кружкой и собрал один целых 50 рублей».
Толстяк решил, что знакомство с наследником — знак высочайшего доверия. Но, скорее всего, Николай показал ему сына с иной целью. Родзянко должен был понять: душа ребенка чиста, ибо «Наш Друг» учит его любви и служению ближним.
Уже на следующий день Родзянко с энтузиазмом начал расследование. «Мне… было указано взять дело из Святейшего Синода, рассмотреть его и доложить, каково мое мнение о Распутине. Дело мне привез товарищ обер-прокурора Даманский».
Даманский — еще один назначенец Распутина в Синоде. Сыну сибирского священника, жалкому синодскому канцеляристу, посчастливилось стать другом «старца» — Распутин останавливался в его доме во время своих визитов в Петербург. И обер-прокурора Саблера заставили взять Даманского в заместители.
Аликс тотчас узнала от Даманского о передаче «Тобольского дела» — и заволновалась. Прямых улик в «деле» не было никаких, но она знала, как враги «Нашего Друга» умеют использовать косвенные улики…
Из воспоминаний Родзянко: «Уже на следующий день он (Даманский. — Э. Р. ) звонит мне по телефону и просит принять… — Я приехал просить, чтобы вы отдали мне секретное дело о Распутине. — А высочайшее повеление у вас есть?
— Нет… Но это очень высокопоставленное лицо вас просит… Государыня… — Передайте Государыне, что она такая же подданная Государя, своего супруга, как и я. — Ваше превосходительство, я с собою привез законоучителя детей императора…
Оказалось, это протоиерей Васильев… Он начал мне говорить: «Вы не знаете, какой прекрасный человек Распутин… „ Я взбесился: — Вы приехали хвалить негодяя, развратника и хлыста! Вон из моего кабинета!“
ПОШЛИ ЧАСЫ РЕВОЛЮЦИИ
Но запрос в Думе был лишь началом тучковской игры. 9 марта 1912 года во время обсуждения государственного бюджета последовало острое продолжение. Когда очередь дошла до бюджета Синода, Гучков встал и произнес знаменитую речь против Распутина, с которой и надо начать отсчет падения династии.
Он заговорил о драме, которую переживает вся страна. «В центре ее — загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков».
Столыпин, монолит, поддерживавший династию, исчез. Оттого-то и прозвучала эта речь, а в ней — дерзкий вопрос Гучкова, немыслимый еще год назад, когда был жив могущественный премьер: «Какими путями достиг этот человек центральной позиции, захватил такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?.. Вдумайтесь только, кто хозяйничает на верхах!.. «
Царь был взбешен — его унизили! Он написал на докладе: «Поведение Думы глубоко возмутительно», и высказался еще определенней. Впоследствии Гучков рассказал в Чрезвычайной комиссии: «Мне передал один из министров, что высочайше было заявлено: „Гучкова мало повесить!“ Я ответил: „Моя жизнь принадлежит моему Государю, но моя совесть ему не принадлежит, и я буду продолжать бороться“.
Уже после выступления Гучкова Зинаида Юсупова по просьбе своей подруги, великой княгини Елизаветы Федоровны, попыталась впервые заговорить с царицей о Распутине. В ответ она получила реплику от «соседки по крымскому поместью»: «Гучкова и Родзянко надо повесить».
В это время Родзянко подготовил доклад царю по «Тобольскому делу», где, естественно, торжествующе сообщал о доказанной вине Распутина. Просьбу Родзянко об аудиенции Николай вернул Коковцову с резолюцией: «Поведение Думы возмутительно… я не желаю принимать Родзянко» и сказал: «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы… Постараюсь вернуться из Крыма как можно позже».