— Ну у тебя и ассоциации!
— Нет, серьезно, кто, если не ты?
Элька смотрела неотрывно, и Таисия непроизвольно поежилась: она не любила привлекать внимание. Пусть даже подруги.
Подумав, ответила:
— Я сейчас то, что ты нарисовала. Всего лишь. Настоящая я — без краски.
— Глупости, — неожиданно рассердилась Элька, не сводя с нее взгляда. — Если хочешь знать, я использовала самые… нежные краски, они на тебе практически незаметны. Даже тушь для ресниц взяла не черную, а серебряную! А бровей вообще едва коснулась, только на изгибах по точке поставила, чтоб выразительнее смотрелись…
— Спасибо.
— За что?
— Ну, я, по крайней мере, не похожа на индейца на тропе войны!
— Таська, ты каменная!
— Вовсе нет.
— Неужели тебе правда неинтересно?
— Мы пошли по второму кругу, — рассмеялась Таисия.
— Да хоть по пятому! — рассердилась Элька.
— Чего ты злишься?
— Хорош вопросик! Я старалась, а она…
— Ну хорошо, — вздохнула Таисия, — я красавица, признаю.
Элька зло фыркнула. Вырвала у нее из рук банку с кофе и довольно грубо потащила к большому зеркалу в родительской спальне. Включила свет и трагическим тоном оповестила:
— Ты не красавица, Таська!
— Да‑а? — прошептала Таисия, недоверчиво рассматривая собственное отражение.
— Да. Ты гораздо больше, чем красавица!
— Ты сама‑то понимаешь, что несешь? — Таисия невидяще смотрела в зеркало.
— Я — да, — сухо ответила Элька. Почему‑то вспомнился давний разговор с бабой Полей, и Таисия сдавленно произнесла:
— Надо же — девочка‑раскраска, баба Поля права. Как всегда. — Она горько усмехнулась. — Только раскрасила меня не любовь, как она обещала, а ты, Элька!
— Ну и что?
— Смешно ведь — обычными красками. Как картинку в детском альбоме. А сама я, выходит, нарисована простым карандашом на белой бумаге. Во мне два цвета — все оттенки серого и белый. Всего‑то.
— Сумасшедшая!
Но Таисия ее не слышала. Задумчиво рассматривая странно легкого, какого‑то невесомого двойника, она пробормотала:
— Знаешь, мне кажется, если ты возьмешь стирашку…
— То что?
— Я просто исчезну.
— Точно — чокнутая.
— Меня не будет. Забавно?
— Очень!
— А может, меня и сейчас нет?
— Да? А это тогда кто? — Элька больно ущипнула Таисию за локоть.
— Я просто тебе снюсь. Или… я себе снюсь? Элька развернула Таисию спиной к зеркалу и помахала перед ее отрешенным лицом ладонью.
— Эй, кончай сходить с ума! Признаю, я зря тебя накрасила!
— Правда? — мгновенно оживилась Таисия. — Ты действительно так считаешь?
Элька вобрала в себя взглядом совершенно неземное сияющее личико, такое тонкое, такое нежное, такое прозрачное, нездешнее, и твердо сказала:
— Да.
И грустно подумала, что в первый раз на ее памяти краски не сделали чье‑то лицо ярче. Таська и без того похожа на маленькое привидение, нет, на рисунок на стекле, — вот на что она похожа.
А мягкие пастельные краски подчеркнули в ней это. Сделали кожу внешне еще более тонкой, глаза еще более крупными и выразительными, хотя куда уж крупнее, они и без того пол‑лица занимают…
Таська выглядела до того хрупкой, что казалось — любой сквозняк…
Такие не живут, по крайней мере здесь, на грешной земле, Элька в этом не сомневалась.
Правда, когда Таська была без косметики, на нее можно было смотреть без дрожи. Если не всматриваться! Без косметики на первый взгляд она вообще казалась простенькой, настоящей серой мышкой.
Может, нужно было использовать более яркие краски? Но Элька пробовала, Тасе не идет.
Они не делали ее вульгарной, наверное, это невозможно. Просто смотрелись на лице дико. Будто… маленькая девочка воспользовалась без разрешения маминой косметикой.
— Значит, я могу умыться? — радостно спросила Таисия, украдкой изучая мрачное лицо гостьи. И торопливо добавила: — Но если не хочешь… Я понимаю, ты старалась!
— Умывайся, чего уж, — горестно согласилась Элька. — Все равно тебя в таком виде на улицу не выпустить.
— Это почему? — весело поинтересовалась Таисия.
— Случайных прохожих жаль. Решат еще, что ангел по их души с небес спустился…
— Шутишь, да?
— Естественно, не рыдать же! Ладно, пошли отсюда. — Элька хмуро усмехнулась. — А то у меня комплекс неполноценности вот‑вот разовьется…
— У тебя?!
— Не у тебя же.
— Да я с ним в обнимку родилась, чтоб ты знала!
— Ну и дурочка… Умыться Таисия не успела. Они только вышли из родительской спальни, как услышали звонок во входную дверь. Причем непрерывный. Кто‑то всей ладонью жал на кнопку.
— Федор Федорович, — прошептала Таисия, мгновенно забыв о косметике.
— Бекасов! — испуганно воскликнула Элька и бросилась назад в спальню, поправлять прическу и подкрашивать губы.
Тасино преображенное лицо в секунду вылетело из ее головы. Элька нетерпеливо крикнула подруге:
— Ну что же ты не открываешь?! Еще решит, что никого дома нет!
На этот раз Федор Федорович в гостях не задержался. Нет, он посидел с девушками на кухне. Выпил три чашки кофе, одну за другой, и за пять минут проглотил сделанные Элькой оладьи — пышные, румяные, буквально тающие во рту.
Сегодня Бекасов и на комплименты не скупился, к дружному изумлению подруг. Причем большая их часть — вернее, все до единого — выпали на долю пунцовеющей Эльки.
Федор Федорович отдал должное всему: и оладушкам, и поварскому Элькиному искусству, и ее изумительной внешности, и такту, припомнил вчерашний вечер и Элькин несомненный успех у сильной половины.
Он будто старался восполнить не сказанное в первую встречу. Из Бекасова, как из дырявого мешка, сыпались комплименты вперемежку с остротами и забавными историями о новых русских и о красотках‑блондинках.
Разговор не о присутствующих, вы понимаете!
Впрочем, здесь явных блондинок нет, какое счастье…
Федор Федорович даже вспомнил, как божественно Элька танцует. И почти признался в любви. Правда, так хитро завуалировал это признание, что Элька позже, как ни старалась, не могла его толком восстановить в памяти. Суть вроде бы уловила, а вот хитросплетение слов, сложнейшая их вязь ускользнули из головы напрочь.