Именно после свадьбы Бекасов понял, насколько дорога ему мать. И без всякого стеснения обращался за советами.
Казалось бы, сколько девиц прошло через его руки, а все не то. Где они и где Мелкая?! Его прошлый опыт совершенно не годился. Мелкая, она… единственная.
Слава богу, мама — вполне земная женщина! Двух Мелких для одной планеты многовато.
Да, мама понимала все. А он оказался кретином, пошел на поводу обычного шаманства, едва не погубил собственную жизнь.
Господи, как он ненавидел мистику, любую мистику!
А Мелкая, глупышка, верила во все эти сказки. Дурацкая интуиция, места силы, умершая нянька с ее советами, суженый, называющий ее непременно полным именем, — свихнуться можно…
Понятно, ей нужна была защита. Фантазии помогали выжить, но так больше было невозможно.
Он с этим разберется, сегодня же!
И без того уже сколько времени тянет. Все пытается мягонько, незаметно, а это может стать опасным. Воображение у Мелкой…
Федор Федорович усмехнулся: надо же, малышка искренне верит, что именно ее драгоценная баба Поля подтолкнула их друг к другу. Мол, баба Поля всегда его выделяла, Мелкая еще в детстве заметила.
Как же! Что‑то не помнил Бекасов особо бережного к себе отношения! Старуха вертела им как хотела, а уж как муштровала…
Впрочем, не важно.
По словам Мелкой, это баба Поля свела ее с Морозовым. Чтобы он, Федор Федорович, почувствовал, что вот‑вот потеряет ее, и понял, что любит и всегда любил.
Да‑а, тут уж в точку!
Если это правда — ха‑ха! — все так и вышло. Прямое попадание в мишень. Снайпер, а не старуха.
Якобы и самой Мелкой баба Поля заморочила голову. Иначе с чего бы она вдруг решила познакомить Бекасова с Элькой? А потом изо всех сил уверяла себя, что все правильно и Федор Федорович ей совсем не нравится?
И пыталась этому верить!
И не сомневалась: Вячеслав — суженый.
Только в тот ужасный день поняла: если Феди не будет, она тоже уйдет. Просто не сможет жить.
Федор Федорович вздрогнул, припоминая интонации Мелкой: малышка говорила так спокойно, так серьезно, так… окончательно.
Ему вдруг стало страшно за нее.
Забавно, но Мелкая уверена, что и последнее испытание — дело рук любимой нянюшки. Мол, только едва не потеряв его навсегда, Мелкая смогла понять, что любит. И опять твердила о предчувствиях и странных знаках, подаваемых бабой Полей для особо тупых…
Наивная малышка, кажется, считала, что нянька или заранее знала об убийце, поджидающем Бекасова в подъезде, или сама все это подстроила. Жестоко, конечно, но зато теперь они вместе.
Бекасов хмуро подумал, что в этой истории вообще много странного, концы с концами не сходятся.
С одной стороны, неясно, кто мог поджидать его у лифта. Бекасов никому не говорил — да и сам не знал! — что возьмет в банке наличку, затмение на него нашло, не иначе.
Если же грабитель случайный, о деньгах не подозревал — к чему выслеживать Федора Федоровича, да еще с пистолетом? В милиции считали — была наводка, и теперь шерстили народ в банке.
Или этот тип вообще кого‑то другого ждал? А деньги прихватил… что ж, воспользовался случаем.
С другой стороны, еще и доктора голову морочат: если им верить, Бекасов не мог выжить. Слишком много крови потеряно, какие‑то важные сосуды повреждены, сердце задето.
Они не сомневались — умрет.
Однако на нем все зарубцевалось, как на собаке! Да и восстанавливался Бекасов неестественно быстро, будто кто ворожил ему или жизненными силами делился.
И Мелкая чудом осталась жива. Несколько раз была на грани — давление никакое, сердечко не тянет, ее с трудом вытаскивали. Из реанимации переводили в обычную палату. Мелкая даже ходить начинала, а потом… потом ее находили у постели Бекасова без сознания, и все начиналось по новой.
Нет, Федор Федорович не станет больше об этом вспоминать!
Все прошло, все забыто, у них впереди целая жизнь, обычная — да‑да! — без всякой мистики.
И никакой бабы Поли рядом!
Одну, ну две ее фотографии в доме Бекасов, так и быть, стерпит — исключительно ради Мелкой! — но не более.
Иначе он просто сойдет с ума, а два сумасшедших на одну семью — это, пожалуй, многовато.
А он может свихнуться, точно может — ему порой ТАКОЕ в голову лезет…
Они с Мелкой расписались сразу же, как только вышли из больницы. Бекасов ни секунды не желал медлить, он и без того полжизни по глупости потерял. И едва не потерял Мелкую.
Родители с трудом уговорили его на свадебное торжество — мол, нельзя же так! Старший сын наконец женится, да еще на Таечке, они давно считали ее дочерью, как не отпраздновать?
Впрочем, Бекасов не пожалел о канители. Особенно увидев Мелкую в нарядном голубом платье с ручной вышивкой — якобы оно было приготовлено еще бабой Полей, как раз для такого случая.
Бекасов глазам не поверил, едва узнал Мелкую, если честно. И внезапно испугался: в этом неземном создании все казалось «слишком».
Слишком легкая, слишком изящная, слишком хрупкая, слишком не от мира сего, слишком… красивая. Очень, очень красивая, нереально красивая, словно вытканная из воздуха!
А он‑то самый обычный.
Правда, сиреневые глазищи Мелкой так счастливо сияли ему навстречу, что у Бекасова немножко отлегло от сердца.
Смешно, наверное, но, и получив свидетельство о браке, Бекасов не успокоился. Только венчание дало уверенность, что они действительно вместе. Именно теперь они стали единым целым, и разлучит их только смерть.
Его и насмешки младшей сестры не раздражали. Бекасов едва не расцеловал Ксюху, когда она неохотно призналась, что с самого начала подозревала, чем все кончится.
Ничем хорошим для старшего братца!
Мол, эти ангелоподобные тихони…
* * *
Бекасов расслабился, когда все торжества остались позади. Без косметики, в своей привычной и немного смешной одежде Мелкая нравилась ему гораздо больше. Была ближе, роднее, понятнее…
Федор Федорович буквально чувствовал, как Мелкая врастала в него. По‑настоящему врастала, намертво.
Часто ночами Бекасову чудилось: что‑то меняется в нем и в Мелкой. Что‑то очень важное, составляющее саму их сущность.
И это ничего не отнимало у них, скорее прибавляло.
Не лишало, а одаривало.
Не два сердца бились в них — одно. Два дыхания сливались в единое. Одна душа растворялась в другой, и каждый из них забывал себя. Нематериальное продолжение их общей сущности терялось в такой невообразимой дали, что фантазия оказалась не в состоянии проследить за безумным полетом.