— А это не сказка! — сердито выкрикнула забытая ими Маруська. — Это правда! Самая настоящая!
И показала мальчишкам розовый язычок.
— Пшла отсюда! — погрозил ей кулаком Пашка.
А Володьке бросил:
— Слушай, забудь. И голову себе не морочь!
Володька мрачно ухмыльнулся: «Легко сказать — забудь!»
Пашка вытащил из воды свою удочку с совершенно чистым крючком и с досадой пробормотал:
— Блин! Накрылась рыбалочка! И чего я только язык распустил, предупреждала же бабка…
Володька хмуро буркнул:
— Да ладно тебе! Завтра еще раз сходим. А сейчас давай в лес, а? Покажешь мне, где вы прошлым летом морошку брали.
— Ха! — мгновенно оживился Пашка. — Да ее тут полно! Это же не у города. Если не лениться, ее столько собрать можно…
Солнце стояло уже высоко, и мальчишки стали собирать свои удочки. Банку с почти нетронутыми, хоть и заснувшими червями, подумав, закопали под густо разросшимся орешником. Володька покосился на Маруську, по-прежнему следующую за ним, и шепотом спросил:
— Слушай, а что, никто не пробовал после деда тех волчьих ягод?
— Не пробовал! — хохотнул Пашка. — Скажешь тоже! Да куча народа перетравилась, бабка рассказывала. Особенно, мальчишки.
— И ничего?
— Будто сам не знаешь!
— А почему? Ну, ты — понятно. Но ведь деревенские-то в легенду верят. Чем они неудачу объясняют?
— Черт их знает! — отмахнулся Пашка. — Бабка моя говорит: ягоды теперь не те. Выродились, мол. А настоящие лишь в самых страшных болотах искать нужно. Туда обычному человеку и не добраться… — Подумав, Пашка добавил: — Да, еще сказала: может, кровь у молодых не та. Разбавлена сильно. Волчьей маловато, вот и пролетают все.
— А у меня, значит, по их мнению, та? — глухо пробормотал Володька.
— Ну да. Ты и внешне жуть как на своего деда похож. Я сам удивился, как увидел.
— А моя мамка говорит: волчонок ты! — звонко выкрикнула им в спину вездесущая Маруська.
Пашка подпрыгнул от неожиданности. Обернулся и угрожающе завопил:
— Да что ж это такое?! Я же сейчас тебя отколошматю! Как боксерскую грушу использую, чем хочешь, клянусь! Канай отсюда, сказал!
И он решительно двинулся на застывшую от неожиданности белоголовую девчонку.
Впрочем, столбняк у Маруськи продолжался недолго. Пашка не успел приблизиться и на пару метров, как Маруська змейкой скользнула в орешник. Только они ее и видели!
— Еще раз на глаза попадешься, хвостики твои крысиные мигом пообрываем! — погрозил ей в спину удочками Пашка, и мальчишки рассмеялись.
Они обогнули орешник и неторопливо свернули на тропу. Володька посмотрел на часы:
— Ну что, разбегаемся по домам пожрать и в лес?
— Давай.
— А Ленка что делает?
— А ну ее! Наушники нацепит и валяется целыми днями на диване. Или бабушке в огороде помогает. Тоска смертная!
— Может, с собой позовем?
— Не пойдет, — замотал головой Пашка. — Она комаров не терпит, а их после дождей полно…
— Ну, леса без комаров не бывает.
— И лес поэтому не любит!
Выйдя к деревушке, мальчишки расстались. Пашка, уже сворачивая к своему дому, обернулся и крикнул:
— Слушай! Ты о нашей болтовне — никому, понял?
— Само собой!
Володька поднялся на крыльцо. Поставил удочки в угол и вдруг подумал, что проще всего расспросить самого деда. Но почему-то сразу же понял, что не решится. Он элементарно трусил.
Сон не шел. Володька ворочался с боку на бок и прислушивался к шуму деревьев под окном. Рваными светлыми кляксами двигались по некрашеному полу лунные блики. Сильно пахло сосной и постоянно сушившимися в доме травами. Где-то у реки разорялись лягушки.
— К черту! Заснешь так!
Обрывками всплывала в памяти странная легенда, рассказанная на днях Пашкой и собственные осторожные наблюдения за дедом.
Володька себя не узнавал. Скажи кто месяц назад, что его способна встревожить подобная сказочка, в жизни не поверил бы. Тем более, она совершенно не походила на то, что Володька раньше слышал или читал об оборотнях.
Абсолютно во всех этих историях оборотень был персонажем ярко отрицательным и кровожадным. Чужая смерть ему доставляла наслаждение. На людей же он просто охотился. А сами превращения… Бр-р-р…
Володька поежился. Сами превращения будто бы жутко болезненные. Связаны они исключительно с полнолунием.
Ни о каких волчьих ягодах в этих рассказах даже не упоминалось!
Здесь все совершенно по-другому. Во всяком случае, деревне этот мифический оборотень точно не вредит. Сколько лет рядом живет и ничего.
Да и сам прапрадед в другое место не уходит. Запросто мог бы к ним в город, например, перебраться. Или еще куда. А он не хочет. Может, не знает, что о нем болтают? Да нет, вряд ли.
Володька вспомнил глухарей, принесенных дедом вчера вечером, и тихо застонал: никаких пулевых отверстий! Никаких следов дроби! А вот головы… Их просто не было. И явно не ножом срезаны. Черт, глупости все!
Володька поймал себя на том, что дрожит от нестерпимого ужаса, и с головой залез под одеяло. Теплая, пахнувшая дорогим мылом темнота, успокаивала, напоминая о доме. Володьке мучительно хотелось плакать, горло распирал горячий, шершавый ком и мешал дышать. Он и сам не понимал, как сдерживается.
Мальчик покосился на соседнюю постель: она пустовала. Там теперь почти всегда пусто. Только в первые дни дед спал с ним в одной комнате. А потом заявил, что ему в избе душновато. И стал стелить себе прямо на улице. Под узловатой, раскидистой рябиной, росшей метрах в десяти от дома.
Володька как-то попытался лечь там же, но продержался лишь одну ночь: слишком много комаров. Да и непривычно. И что скрывать, страшно.
Лежащий рядом дед дышал совершенно неслышно, и Володьке почему-то казалось: старик не спит. Прислушивается и ждет, когда заснет он, Володька. Зачем ждет, мальчишка старался не думать, зато сам заснуть панически боялся.
Стоило прикрыть веки, как в памяти всплывали острейшие, словно заточенные белоснежные зубы и пронзительный недобрый взгляд совсем не стариковских глаз. Смутно слышалась какая-то возня на соседней лежанке, и Володькины нервы не выдерживали: он, едва не поскуливая от нестерпимого страха, снова слепо таращился в темноту.
Спал ли прапрадед, Володька до сих пор не знал. Сам же он глаз не сомкнул ни разу. Промучившись так до утра, он в результате вернулся в спальню.