– Моя очередь, мэтр.
– Что? Ах да. Спрашивай.
– Зачем вы отдали Белле те листочки с печатями?
Воспоминание, яркая вспышка: Симон ведет мастера и его куклу по заснеженному полю, впереди их поджидает махолет. Оба пленника выглядят покорными, словно агнцы, но Теймар видел, как кукла прятала в рукаве две тонкие полоски бумаги с нарисованными на них черными знаками. Симон доволен тем, что выполнил задание повелителя, и даже не догадывается, какой неприятный сюрприз ждет его в скором времени.
– Вы же понимаете, что дали ей в руки оружие?
Старый печатник покачал головой и сокрушенно вздохнул.
– У тебя короткая память, дружище. Я уже говорил однажды, хоть и по другому поводу, что неуч не должен владеть столь прекрасной вещью. Считаешь, я не прав?..
Он замер у порога, глядя на счастливое лицо Дженны. Ее сестра вернулась – пусть и не насовсем, но все-таки вернулась! Уже не в облике полупрозрачной фигуры, невидимой и неосязаемой, а в человеческом обличье, почти такая же, как была раньше…
«Спасибо, – только и сумела сказать ему Дженна в ту ночь, когда снежная буря улеглась. – Ты сотворил чудо!»
Ну-у… чудо или нет, но решение было изящным, признаю.
«Помалкивай…»
Эй, не груби! Не то я в следующий раз сам попрошу какого-нибудь мага стереть нашу печать.
«Ну да, ну да. И отправишься в Иномирье, умирать от скуки».
Уж найду я себе дело, не переживай…
Ответить дьюсу Теймар не успел: ему в спину врезался увесистый снежок, и тут же раздался веселый смех Ивер. Дженна возмущенно ахнула, но потом тоже рассмеялась, и вскоре хохотали все пятеро – три человека, вселившийся в одного из них дьюс и снежная фаэ, отчего-то пожелавшая остаться в мире людей…
«Пусть она следует за зимой, – сказал Теймар, и королева льда и снега не убила его сразу, позволила продолжить. – Когда в этих краях наступит весна, ты уйдешь дальше на север вместе со своими подданными – и она пойдет за тобой. Но осенью, едва выпадет первый снег, Ивер вернется домой и проведет полгода с сестрой и родителями, которые ей столь же дороги, как и ты. Она не может быть чем-то одним, она должна остаться одновременно и человеком, и фаэ! И ты поймешь это, если в самом деле ее любишь!»
…А на следующий день, когда в небо поднялся махолет, чье крыло целую неделю ремонтировал визенский мастер, смотритель маяка услышал стук в дверь. Удивленно хмыкнув, он пошел открывать – и увидел на пороге девочку-подростка, которую не раз встречал поблизости от маяка в самом начале зимы. Потом говорили, что она пропала без вести во время бури. Что ж, ошиблись… или он перепутал?
– Пожалуйста, – сказала девочка очень серьезно, глядя на него снизу вверх. – Разрешите мне вам помогать!
Навь
В кромешной тьме раздается серебристый перезвон бубенчиков, а следом – женский смех, громкий и жестокий. За спиной ты ощущаешь чужое присутствие: кто-то переступает с ноги на ногу, зевает, вздыхает, бормочет на непонятном языке слова, чье звучание вызывает дрожь в твоем теле. Там, позади, не люди и не звери, а существа, которым нет названия ни в одном из языков обитаемого мира. Сквозь прорехи в темноте ты видишь шерсть, чешую, копыта, клешни, когти, клыки. И глаза… нет, в эти глаза лучше не смотреть. Когда-то их обладатели были людьми. Когда-то давно.
Давным-давно…
Твари легко могли бы схватить тебя, но почему-то не торопятся. Проходит всего лишь мгновение, и ты оказываешься лицом к лицу с той, кого боишься больше всего на свете. Впрочем, разве ты когда-нибудь видела ее настоящее лицо?..
«Я давно хотела с тобой встретиться, – говорит Черная хозяйка, и ее глаза по-кошачьи вспыхивают во мраке. – Ты принадлежишь мне, как и все прочие люди и дьюсы в этом городе, но при этом не желаешь подчиниться… смириться со своей участью… Надеешься убежать? Зря. Барьер невозможно пересечь. Быть может, пора завершить эту затянувшуюся игру и признать твое поражение?»
Умолкнув, она терпеливо ждет ответа.
Ты молчишь…
Маска надежно хранит тайну, и все же ты чувствуешь, что Черная хозяйка улыбается; ее улыбка сочится ядом с сонным зельем напополам, а каждое безмолвно произнесенное слово летит, будто выпущенная из лука стрела, и попадает точно в цель – в твое сердце. Оно истыкано этими словами-стрелами, будто подушка для булавок, и кровь даже не течет, а едва-едва сочится.
«Что ж, я не буду тебя торопить. Ты развлекаешь меня своими бесплодными усилиями и бесцельными метаниями по ночному Эйламу, по нави… Продолжим игру! У нас ведь есть на это время – по крайней мере, пока не подрастет твой волк».
Остается лишь обреченно прошептать в ответ: «Продолжим!»
Маленькое чудовище в твоей груди рычит, когтистой лапой пробует решетку на прочность…
Явь
Тот день начался весьма неудачно.
Еще засветло с вершины Спящего Медведя сползло огромное облако, накрыло западный провал, и к рассвету густой грязновато-белый туман курился над ним, словно пар над кипящим котлом. Все три моста скрылись из вида – их очертания еле-еле угадывались за колышущейся завесой, – и горожанам, желавшим попасть из предместья Мастеровых в квартал Тишины, приходилось пробираться над бездной на ощупь. Им подобное было не в новинку, поэтому рыночные торговцы и рабочие, женщины с большими корзинами и писари из городского совета чинно шли друг за другом, держась за перила и считая шаги. Со стороны казалось, будто люди, миновав арку моста, падают в пропасть.
Фиоре наблюдала за происходящим, стоя поодаль, и размышляла о том, какими словами сейчас Кьяран ругает ее, свою незадачливую помощницу. Если бы вчера хоть что-то предвещало туман, она ни за что не согласилась бы прийти к опекуну так рано, отвоевала бы право появиться в полдень… Впрочем, что теперь сокрушаться? Ее страх – это ее страх, и Кьяран к нему не имеет никакого отношения.
«А ведь сегодня красивый день, – вдруг подумала она и ощутила знакомый зуд в кончиках пальцев. Хотелось побыстрее взяться за кисть. – Спящий не нависает над Эйламом, не давит… Он стал каким-то далеким… прозрачным… призрачным… Кругом одни лишь тонкие линии – кажется, будто город превратился в набросок самого себя».
…танцующие серые тени в воздухе, словно тонкие шелковые ленты.
…чьи-то голоса зовут, поют.
…идти за ними опасно, и все же ей хочется сделать именно это.
Где-то по ту сторону провала гулко пробили часы на Башне Марвина.
Фиоре, вздрогнув, пришла в себя и машинально одернула рукава – так, чтобы они прикрывали кисти рук почти до кончиков пальцев, испачканных в краске. Этот жест был ее привычкой, ее навязчивой идеей, с которой не пытался бороться даже Кьяран.