Можно принять это за естественное беспокойство о родственнике, пусть и бывшем, но Лариса Романовна ведь не могла не знать, как бесят его подобные высказывания! А что Давлетьяров об этом прослышит, можно было не сомневаться, языки у нас в университете длинные-предлинные. И зачем тогда? Зачем обострять у человека чувство собственной неполноценности?
Я едва не влетела в фонарный столб на полном ходу. Опа… Эх, Чернова, сама ведь недавно думала, что вечно в дебри лезешь, а разгадка-то, похоже, на поверхности! Если, конечно, я правильно все поняла. Ну, поделиться своими догадками все равно надо. Высмеют — ну что ж теперь поделать, зато я буду спокойна…
В субботу, да еще вечером искать кого-то в университете было бесполезно, только не Давлетьярова. Сколько помню, он всегда тут обретался. Однако на сей раз, очевидно, он решил изменить своим привычкам: я не нашла его ни в кабинете, ни где-то еще. А раз так… ну куда он мог податься? Скорее всего, домой. Сейчас-то он уже не прячется ни от кого. Неудобно, конечно, вваливаться без приглашения, но если найти хороший предлог…
Предлог нашелся без труда, и через полтора часа я уже топталась под знакомой дверью, не решаясь позвонить. Потом все-таки нажала на кнопку звонка, отступила назад и стала ждать.
Дверь распахнулась, на пороге возник Игорь Георгиевич. По-моему, он слегка удивился.
— Чернова? — вскинул он брови. — Что на этот раз?
— Вот… — Я протянула ему несколько толстых папок. — Я подумала, что нужно вернуть вам…
— А занести их в университет тебе, конечно, показалось сложнее, чем тащить через полгорода, — съязвил он.
— Ну а потом бы вы их поперли через эти полгорода, — не осталась я в долгу.
— А мне что, тяжести поднимать запретили? — фыркнул Игорь Георгиевич, одной рукой принимая у меня и в самом деле тяжеленные папки. Намаялась я с ними по дороге. — Входи уж…
Я облегченно перевела дух: с него сталось бы захлопнуть дверь у меня перед носом. А раз не захлопнул, значит, пребывает в неплохом настроении, и с ним можно разговаривать.
С момента моего посещения в квартире почти ничего не изменилось, разве что она стала выглядеть чуточку более жилой, в основном за счет прочно поселившегося тут запаха табачного дыма и разбросанных повсюду книг и каких-то бумаг. На журнальном столике мерцал экраном включенный ноутбук, включенный телевизор едва слышно бормотал что-то политическое. В самом деле, теперь Игорю Георгиевичу ни к чему торчать ночами в университете, надо же где-то время проводить, почему бы не дома?
— Вытрись, Чернова, с тебя течет. — Стоило мне перешагнуть порог и снять туфли, как в меня полетело полотенце.
Я испуганно улыбнулась в ответ — с чего бы такая забота? С меня правда капало, на улице поливал дождь, да еще с таким ветром, что никакой зонт не спасал, его просто выворачивало из рук. Ну и видок у меня теперь был соответствующий, крыса мокрая, да и только.
— Чай будешь? — Сегодня Давлетьяров не уставал меня поражать.
— Нет, спасибо, — выдавила я.
— Ах да, я забыл, у меня в гостях ты предпочитаешь коньяк, — не упустил он возможности подпустить шпильку. — Прости, чего нет, того нет.
Пройдя в комнату, я остановилась в нерешительности. Садиться в мокрых джинсах на диван не хотелось, стоять столбом было глупо. Наконец я нашла выход и примостилась у окна, делая вид, что меня страшно интересует происходящее снаружи стихийное бедствие.
— Чернова, — окликнул сзади Игорь Георгиевич. — Судя по загадочно-идиотическому выражению твоего лица, у тебя опять что-то случилось. Желаешь излиться?
— Желаю, — буркнула я. — Только ничего не случилось. То есть случилось, но не сейчас.
— Ничего не понимаю, Чернова. — Игорь Георгиевич устроился в кресле, закинув ногу на ногу, и воззрился на меня скептически. — Попробуй изложить последовательно.
— Попробую, — заверила я. — Знаете, Игорь Георгиевич, я, кажется, поняла, в чем дело… то есть, что происходит…
— Не путай причину и следствие, Чернова, — отрезал Давлетьяров. — Все-таки "в чем дело" или "что происходит"? Определись!
— Определюсь, если вы мне дадите хоть слово сказать! — разозлилась я. Игорь Георгиевич изобразил лицом внимание, а я забыла, с чего хотела начать. — В общем… ну, помните, еще в «Дубках» мы говорили о том, что странное что-то происходит? И, главное, непонятно, почему! Вот… я вроде поняла, что к чему…
— Ну-ну, очень любопытно! — вздернул подбородок Игорь Георгиевич. — Очередное дело великой сыщицы Черновой… Слушаю тебя внимательно.
— Одним словом, все началось… давно, в общем. — Я отвернулась и вжала голову в плечи, опасаясь, что за следующую фразу Давлетьяров чем-нибудь в меня швырнет. — После того, как погибла ваша жена…
За моей спиной царило молчание, то ли гневное, то ли изумленное. Потом послышалось чирканье зажигалки.
— Откуда тебе об этом известно? — вполне ровным тоном спросил Давлетьяров. Если бы я знала его чуть похуже, могла бы решить, что он — само спокойствие.
— Про жену?.. — Я замялась. — Ну… Игорь Георгиевич, я, правда, нечаянно… когда вы меня послали сюда за этими папками… в общем, фотографии сами высыпались, и одна была подписана…
— А ты не удержалась и сунула в них свой нос. — Голос у него был по-прежнему ровный, но оборачиваться мне не хотелось. — Что дальше?
— Ну а дальше оно как-то само собой сложилось, — покаялась я. — Эмма Германовна…
— Давно пора уволить эту ходячую сплетню, — сквозь зубы пообещал Давлетьяров. — Эмма выболтала тебе все, что знала, а знала она не так уж мало, так, Чернова?
— Угу… — кивнула я. Может, зря я затеяла этот разговор? — Игорь Георгиевич, можно, я расскажу, а потом вы меня за все сразу отругаете? А то я путаюсь…
— Перед такой угрозой вынужден капитулировать, — хмыкнул он. — Путаницы в твоем исполнении я не перенесу. Валяй, Чернова, рассказывай.
И я начала рассказывать.
Все мои выводы были, если честно, вилами на воде писаны, и основывались исключительно на моих догадках и кое-каких наблюдениях. Вот сложилось у меня такое впечатление: Лариса Романовна хоть и демонстрирует всячески свою заботу о бывшем зяте, но, тем не менее, его недолюбливает. Зачем тогда она пресекла несколько лет назад неприятные разговоры о том, что в смерти Лиды виноват именно он? Для чего ей это понадобилось? Я долго не могла этого понять, пока меня не озарило вдруг: да для того же, чтобы сделать ему еще больнее! Она достаточно хорошо знала Игоря Георгиевича, чтобы понять: если о его вине, реальной ли, мнимой, ему будут постоянно напоминать, он сможет признаться самому себе, сказать, "да, я виноват", и жить дальше без особых терзаний. А вот если, наоборот, уверять всех и каждого, и его в том числе, что ни в чем он не виноват, а всему виной глупость Лиды, отправившейся одной ночью через пустырь… Давлетьяров из тех, кому проще признать свою вину, чем спрятаться за чью-то спину, пусть даже этот кто-то полностью их оправдывает. Оправдывает — да незаслуженно, вот в чем дело. Думаю, ему это было, как острый нож, и Лариса Романовна прекрасно это понимала. Зачем она это делала? Надо полагать, из чувства мести, не могла же она быть в самом деле уверена, что вины Игоря Георгиевича во всем этом совсем нет! Как раз наоборот… Она хотела заставить его жить с чувством вины — и ей это, похоже, удалось.