— Спрашивала какого-то месье Шарля, мадам, — ответил сторож. — Но не смогла назвать ни его фамилии, ни своего дела.
— Бедняжка так уродлива, — с жалостью проговорила инженерша.
— Обыкновенная нищенка, мадам. Они иногда пробираются в дома под выдуманными предлогами, чтобы попрошайничать. А то и украсть что-нибудь могут.
— Нет, нет, мне кажется, у нее действительно какое-то важное дело! Постойте! — звонко крикнула она. — Да стойте же! Вернитесь!
Услышав крик, Горбатая Мириам пригнулась и замерла. Чего хочет эта французская дама? Помочь, подсказать, как найти месье Шарля и через него — девчонку, хранящую амулет? Или обвинить в попрошайничестве или, того хуже, краже? Вернуться или бежать? Горбатая Мириам топталась на месте, не в силах решить, что ей делать.
В последнее время Фатин снова почувствовала недоброе внимание. Низкорослая скособоченная тень мелькала на паперти. В ночной тишине слышался глухой стук клюки, ударяющей о сбитую в камень землю улицы. Мясник кидал любопытный взгляд: не об этой ли женщине расспрашивала бедная калека? Один раз Фатин едва ускользнула от преследовательницы, вовремя свернув в глухой переулок; другой раз — спаслась в лавке, где торговали кувшинами. Будто бы невесомая и невидимая, но прочная сеть постепенно стягивалась вокруг Фатин. Она стала реже выходить из дома, отправляя по делам старуху, нанятую ей Клодом для помощи по дому. Ей бы замереть, спрятаться — но иногда потолок начинал давить, воздух становился спертым и колючим, и оставаться в четырех стенах было совершенно невыносимо. В такие дни Фатин все-таки рисковала пройтись до рынка.
Осел! Всего лишь осел! Полгода назад Фатин проскользнула бы в любую щель, тоненькая, как тростник; убежала бы, скрылась в переулках, легконогая, как газель… Но сейчас живот не позволил ей протиснуться мимо животного, загородившего дорогу.
От подавленного, сухого рыдания резко заболело горло. Фатин схватила камень, в бессильной злобе метнула вслед глупому животному, и горбунья свирепо расхохоталась.
— Не оставлю тебя в покое, — повторила она. — Отдай мне вещь. Ну же!
Ведьма замахнулась палкой, и Фатин закричала, как раненый зверек, корчась и прикрывая живот.
— Это рок, — сказала горбунья. — Судьба, божья воля! Осел с крестом на спине позволил мне настигнуть тебя! Осел, что вез Иисуса! — она уже вопила, вся дрожа и брызгая слюной. — Отдай мне амулет, блудница!
— Забирай и будь проклята! — сорванным голосом крикнула Фатин и швырнула обезьянку в пыль, под ноги горбуньи. Лицо ведьмы расколола торжествующая улыбка; кряхтя, она подобрала амулет. Секунду они с Фатин глядели друг другу в глаза; горбунья первая отвела взгляд и торопливо захромала вниз по улице, вслед на ослом водовоза.
Фатин впилась ногтями в щеки и зарыдала.
Юлька открыла глаза и ошалело потрясла головой.
— Не поняла, — медленно проговорила она. Провела языком по пересохшим губам, еще чувствуя привкус уличной пыли.
Смуглая большеглазая девушка, стройная и подвижная, несмотря на явную беременность… Обшарпанные беленые дома, узкая немощеная улица, осел… Юлька снова затрясла головой. Историю о том, как некая горбатая ведьма изводила три поколения ее семьи, пытаясь отобрать волшебный талисман, она слышала с детства. Вместе с друзьями по детскому саду Юлька боялась Бабы Яги; но, в отличии от них, она точно знала, что эту зловредную бабку зовут Мириам, живет она в Африке и когда-то подметала полы у прапрабабушки на работе. Позже история обросла подробностями, но детский страх перед Горбатой Мириам остался. Еще позже до Юльки дошло, что серебристая обезьянка, которую нельзя трогать и которая иногда красуется у бабушки на шее, и есть тот волшебный амулет. К страху добавилась гордость: как ни старалась старая ведьма, обезьянку отобрать не удалось, талисман остался в семье.
«Эта вещь может сделать тебе бред».
— Глюк, — пробормотала Юлька, уважительно глядя на броненосца.
Из дневника Дитера. Санта-Круз — Камири — Ятаки, август, 2010 год
В дряхлом автобусе психоделической расцветки, с надписью «Королева сельвы» на борту. Я здесь единственный европеец, и чувствую себя неуютно. Остальные пассажиры — индейцы-крестьяне, обремененные мешками и корзинами. Один затащил в салон курицу, и она суматошно кудахчет, когда автобус подбрасывает на колдобинах. Дорога ведет мимо нефтяных месторождений — покров джунглей там нещадно содран, и буровые вышки кажутся скелетами ископаемых деревьев. Всякий раз, когда сельва расступается, открывая вид на новый клочок красной, взрытой земли, сидящий рядом со мной седоусый старик делает вид, что прицеливается из ружья, и ухмыляется беззубым ртом. В конце концов эта пантомима надоела мне; после остановки в поселке нефтяников, аккуратном, как пластиковый макет, я пересел на свободное место в пустом ряду. Асфальт закончился, и автобус немилосердно трясет. Попробую заснуть.
Когда я проснулся, автобус стоял на пыльной площади, окруженной домишками из необожженного кирпича. Пассажиры быстро разошлись; я остался один. «Королева сельвы», громко дребезжа, развернулась и укатила прочь. На Камири опустилась влажная, одуряющая тишина, лишь подчеркиваемая отдаленным собачьим лаем и звоном насекомых. Я оглядел рывшуюся в отбросах свинью, рекламу кока-колы над дверью крошечного магазина через дорогу. Прихлопнул москита, впившегося в руку, и всерьез задумался, не вернуться ли следующим же автобусом в Санта-Круз.
Но что я буду делать дальше? Я невиновен, и присяжные с этим согласились. Никто не был виновен, но заголовки в местной газете вопили: «Учитель-убийца оправдан». Я не вернусь в Нюрнберг, даже если вдруг мне вернут место в школе. Я не вынесу этих взглядов.
— Дитер! — окликнули меня. Обернувшись, я не поверил своим глазам: на пороге магазина стояла монахиня. — Вы же Дитер, правда? — радостно спросила она, подойдя поближе.
Это была индианка лет двадцати пяти. Несмотря на тяжелый рюкзак на спине, резиновые сапоги и длинную рясу, она двигалась легкой, чуть танцующей походкой.
— Таня, — она с улыбкой протянула руку. — Мой отец назвал меня в честь девушки из отряда Че, а я стала монашкой. Здесь все так перемешалось.
Отпустив мою руку, она непринужденно задрала подол. Я поспешно отвел глаза, но под рясой монахини оказались потертые джинсы. Таня вытащила из кармана пачку сигарет, зажигалку, и с видимым удовольствием закурила.
— Вас должен был встретить отец Хайме, но он приболел. Лодка готова, но, может быть, вы хотите передохнуть? Здесь есть бар.
Я покачал головой. Как бы ни выглядел мой новый дом — добраться до него хотелось как можно скорее.
Таня подхватила рюкзак, и мы спустились к реке. По медленной, рыжевато-мутной Парапети плыли нефтяные пятна и обрывки пакетов. У шаткого причала покачивалось узкое каноэ. Новенький красный мотор на почерневшей от времени корме казался чужеродным наростом. Я уже собирался сесть в лодку, когда Таня схватила меня за рукав.