— Что это с вами, ваша светлость? — издевательски осведомилась Шугар Бет. Губы сложились в устало-кокетливую гримаску. — Боитесь, что на девушку у вас не встанет?
Секс и дерзость были единственным оставшимся у нее оружием. И он понимал это, как и то, что его заботливость могла казаться ядом, медленно сочившимся в эти полные гордой крови вены, и такое поведение казалось ей вполне приемлемым способом отплатить ему.
Он, циник, возбужденный сверх всякой меры, когда-то был романтиком и теперь сверхъестественным усилием воли нашел в себе силы поставить ее на ноги. Но потом, лишь потому, что заслуживал награды за самоконтроль, стал целовать ее, долго и яростно.
Она отвечала, как истая искусительница: острый язычок, приглушенные стоны, трущиеся об него бедра, и все это чистая фальшь, дающая понять, что он может делать со своей жалостью. Но кровь все равно билась и пульсировала в чреслах, а тело требовало большего. Потребовалось все самообладание, чтобы не потерять терпения, но он не позволял губам ожесточаться, давая ей время выплеснуть гнев. Постепенно она перестала извиваться. Язык возвратился в рот. Мягкая и нежная, она прильнула к нему. Он наслаждался ее губами со вкусом душистого бархата.
Шугар Бет чувствовала нежный призыв его поцелуя и поняла, что Колин сумел ее обезоружить. Но она слишком устала, чтобы продолжать борьбу. Он был невероятно возбужден, и она даже растерялась, сообразив, что готова ответить ему. Глубоко под сковывавшим ледяным панцирем ее тело возродилось к жизни.
От него веяло энергией и здоровьем, той самой мужской потенцией, в существование которой она давно не верила.
Поцелуй становился все крепче. Она чувствовала упругие мускулы, скрытую силу его тела.
Ее губы раскрылись, и его язык скользнул ей в рот. Она как во сне подняла руки и обняла его шею. Колин неспешно ласкал ее, пока со вздохом снова не поднял на руки. Но вместо того чтобы направиться к лестнице, понес к выходу и, помогая себе плечом, открыл дверь.
— Самый героический поступок в моей жизни, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — но когда мы займемся любовью, и поверь, мы обязательно займемся любовью, то исключительно ради наслаждения, а не чертова состязания, имеющего целью посмотреть, кто будет смеяться последним.
На улице похолодало. Она прижалась щекой к его плечу. Он даже не запыхался, когда нес ее по двору за бегущим впереди Гордоном.
— Далее, — продолжал он, — ты хорошенько отдохнешь. И… — он сжал ее еще крепче, — станешь милой и послушной.
— Похоже, вы выпили больше, чем мне показалось.
Шугар Бет зевнула и закрыла глаза.
— Давайте признавайтесь, что боитесь меня.
— Точнее говоря, запуган до смерти.
Она зарылась глубже в распахнувшийся ворот сорочки.
— Да, я сущее наказание, что есть, то есть.
— Мой самый ужасный кошмар.
Дверь каретного сарая заело, и пришлось спустить Шугар Бет на землю, чтобы попасть внутрь. Там он снова поцеловал ее, на этот раз чуть коснувшись губ, словно не отваживался на большее, опасаясь не сдержаться. И только тогда она поняла, что сейчас он действительно оставит ее. Этого она не хотела, но не знала, как объяснить, что одинока, несчастна и нуждается в нем.
— Ты не представляешь, чего мне это стоит, — признался он, шагнув к двери, — так что не ожидай ни вежливости, ни учтивости, когда утром я буду здесь.
— Кто сказал, что я тебя приглашала?
— Кто сказал, что я нуждаюсь в приглашении?
На этот раз, уходя, он взял с собой пса.
Она едва доволоклась наверх. Сбросила одежду на пол и каким-то образом умудрилась почистить зубы, но разобраться в хаосе нахлынувших чувств было выше ее сил, поэтому она упала на постель.
И, уже засыпая, услышала дикие завывания:
— Шугар… Шугар… Шугар…
Сначала казалось, что это ей снится, но когда она перевернулась на спину, вопли стали громче.
— Шугар! Шугар! Шугар Пай [9] !
Кабби Боумар и его пьяные дружки вспомнили старые школьные забавы.
Недаром Дидди обещала, что она станет женщиной на все времена.
Шугар Бет сунула голову под подушку и заснула.
Уинни проснулась от шума воды — должно быть, Райан принимал душ. Потом раздался его строгий голос: очевидно, он отправлял Джи-джи в воскресную школу, невзирая па вполне предсказуемые протесты.
— Меня исключили, па, помнишь?
— Но не из церкви.
— А где ма?
— Она себя неважно чувствует.
— Я тоже.
— Одевайся.
Уинни снова задремала. Сквозь сон до нее доносились запах кофе… звон посуды… стук двери… шум мотора… мир вертелся и без нее.
Наконец она заставила себя встать с постели. Переступила через черную ночнушку, вместо которой прошлой ночью надела старую футболку Райана и розовые спортивные штаны. Отправилась в ванную, вяло почистила зубы, но на душ энергии уже не нашлось. Посмотрела на себя в зеркало: опухшие глаза, отекшее лицо, всклокоченные волосы. Ее жизнь прохудилась, как эти розовые штаны, истерлась до дыр. Разлезлась по ниточке.
— Тебе лучше?
В зеркале рядом с ее собственным появилось отражение Райана. От неожиданности она подскочила. На нем были легкие брюки цвета хаки и тонкий трикотажный свитер, подаренный Джи-джи на Рождество.
— Я думала, ты уехал.
— Волновался за тебя, вот и попросил Мэрилин взять Джи-джи в церковь. Ну как ты?
— В порядке.
Уединение гостевой спальни манило… то место, где она не сможет ранить ни его, ни себя. Ей хотелось заползти туда и спрятаться под одеяло.
— Сегодня у нас концерт. И прием. Сможешь выдержать?
— Разумеется.
Он привалился к косяку, скрестив на груди руки. Уинни знала, почему он не поехал в церковь. Пытается замолить вчерашние грехи. Шугар Бет так легко все давалось: красота, обаяние, способность завлечь самых порядочных мужчин, даже Колина. Что же до Райана… один взгляд на Шугар Бет, и он пропал. Раздавлен тяжелыми колесами грузовика, нагруженного целой тонной предположений о том, что могло бы быть.
Уинни душил гнев. Она принесла в жертву себя, самую свою суть, свою душу в бесплодной попытке соперничать с призраком испорченной восемнадцатилетней девчонки. Она так презирала себя, что тошно становилось. Райан взглянул на часы:
— Джи-джи вернется не скоро. Почему бы нам…
— Ты когда-нибудь думаешь о чем-то, кроме секса?!
Слова вырвались из нее с силой некоего доисторического гейзера.
Даже ударь она его, он и то не был бы так потрясен. Гейзер взвился к небу, но тут же опал, придавленный ее раскаянием.