Наконец они добрались до окрестностей Уайнета.
— Не будешь ли так добр завезти меня в отель? — вежливо спросила Эмма. Впрочем, зачем она тратит слова и усилия: все равно Кенни поступит по-своему.
— Если собираешься смыться из дома, сделаешь это сама. Я не намерен тебе помогать.
Эмма слишком устала, чтобы вступать в бесплодные споры. Завтра она все уладит и сообразит, как поступить.
Она откинула голову на спинку сиденья, закрыла глаза и не пошевелилась, пока они не прибыли на ранчо.
Они вошли в дом со стороны гаража. Кенни взял из багажника ее чемоданы и поставил на пол, чтобы открыть дверь. Он вежливо пропустил жену вперед. Какое-то мгновение в кухне царил мрак, но тут же все залило ослепительным светом.
— Сюрприз!
— Сюрприз! Сюрприз!
— Вот идет невеста…
Эмма обводила ошеломленным взглядом веселые смеющиеся лица и с ужасом понимала, что этот отвратительный, несчастный день закончится еще хуже, чем она предполагала. Нечего сказать, достойное завершение!
— Пора разрезать торт! — провозгласил Патрик, когда все гости были представлены новобрачной, а тосты произнесены.
Кенни и Эмма двинулись с противоположных концов комнаты к столу, на котором красовался шедевр Патрика — башня, покрытая ванильным кремом, с пластмассовыми фигурками наверху, взятыми из конструктора Питера, и бумажными флагами Англии и Америки. Эмма никак не могла понять, заметил ли кто-то из присутствующих, что так называемые жених и невеста упорно не желают общаться друг с другом.
Голова у нее ныла, хотелось только одного: свернуться калачиком и заснуть.
Эмма с завистью посмотрела на Питера, задремавшего на плече брата и мирно слюнявившего воротничок его рубашки.
Кроме семейства Тревелеров и Декстера, поздравить молодоженов приехали Тед Бодин, отец Джозеф, несколько руководителей «ТКС» и толпа приятелей Кенни из «Раустэбаута», развлекавших друг друга очередной серией побасенок о трудном детстве Кенни: об украденной работе по биологии, чьих-то новых кроссовках, закинутых на высоковольтные провода, брошенном в магазине малыше.
Эмма из последних сил боролась с защитными инстинктами, которые пробуждали в ней бесконечные злорадные повествования о человеке, во что бы то ни стало стремившемся к саморазрушению. В конце концов Кенни уже взрослый, и если не желает обороняться от нападок — что ж, дело его.
Они с разных сторон приблизились к торту; Уоррен поспешно взял Питера у Кенни и приветливо улыбнулся Эмме:
— Если не успел сказать раньше, повторю сейчас: добро пожаловать в нашу семью, леди Эмма. Я сам не смог бы найти для Кенни лучшей жены. — Он обратил к сыну молящий взгляд, в очередной раз больно ранивший Эмму. — Поздравляю, сынок. Я горжусь тобой.
Кенни, небрежно кивнув, шагнул ближе к столу. Сердце Эммы разрывалось за обоих: за отца, умолявшего о прощении за старые грехи, и за сына, ненавидевшего отца за изувеченное детство.
Патрик вручил Эмме нож, украшенный красными, белыми и голубыми лентами.
— Скорее подходит патриоту-военному, чем невесте, — фыркнул он, — но времени придумать что-то более достойное не оставалось.
Эмма благодарно улыбнулась ему и уставилась на руку Кенни, лежавшую поверх ее пальцев, эту широкую загорелую ладонь, совсем закрывшую ее собственную, маленькую и белую. При виде их соединенных рук на ее глазах появились слезы. Если бы только их сердца так же слились воедино!
Кенни глотнул вина и пошел выключать горевший на террасе свет. Леди Эмма удрала наверх в ту же минуту, когда за последним из гостей закрылась дверь, и вовсе не потому, что спешила прыгнуть в его постель. Нет, она уединилась в своей комнате. Интересно, зайдет она так далеко, чтобы запереться? Вряд ли. Положится на его честь.
Его честь. Непоправимо замаранная в глазах публики. Но ничто не могло заставить его пожалеть о трепке, заданной Хью Холройду.
Кенни вышел на террасу и слишком поздно заметил, что там кто-то есть. Отец сидел на плетеном диванчике, баюкая Питера. Кенни мгновенно застыл, как всегда в присутствии Уоррена.
— Я думал, ты уехал.
— Попросил Тори подвезти Шелби. Хотел поговорить с тобой наедине.
Не хватало еще и этого. Уоррен был последним человеком на земле, с кем Кенни хотел говорить сегодня. И вообще.
— На случай, если ты не успел заметить, должен сообщить, что у меня медовый месяц.
— Из того, что я успел заметить, на медовый месяц это не походит. Леди Эмма едва удостаивает тебя словом.
Пети тихо загулькал во сне, и Уоррен прижал его к себе.
Держал ли когда-нибудь отец вот так Кенни?
Он, к своему удивлению, ощутил нечто вроде укола ревности. И немедленно устыдился. Его словно бы отпустило что-то. Эмма права. Уоррен многое понял, научился на ошибках прошлого, и все тревоги по поводу младшего брата беспочвенны. Пети не придется из кожи вон лезть, чтобы заслужить любовь отца.
— Пети давно пора в кровать, — проворчал он.
— Скоро поедем. — Уоррен поцеловал малыша в макушку. — Он так уютно устроился, что не хотелось его тревожить.
И снова этот неприятный, болезненный укол. Пети получил любовь отца по праву рождения. Как и Тори. Кенни же пришлось зарабатывать ее: по капельке с каждым новым турниром.
Теперь отец делает вид, что между ними все хорошо. Но все это только притворство. Кенни нуждался в отце, когда был глупым мальчишкой. Сейчас ему родительские чувства ни к чему.
— Я беспокоюсь за тебя и леди Эмму.
— Просто Эмма. Она не любит, когда упоминают ее титул. И не о чем волноваться.
Уоррен погладил Питера по спинке и взглянул в окно, на темнеющую рощицу пекановых деревьев.
— Я не слишком благочестив и не умею молиться, так что предоставляю это другим людям. Вроде Шелби. Она ходит в церковь и утверждает, что леди Эмма — ответ на ее молитвы за тебя.
— Я не просил Шелби за меня молиться.
— Зато просил я.
— Если она творит чудеса, пусть попросит Господа, чтобы меня вернули в игру.
Кенни допил вино и шагнул было к кухне, но за спиной раздался отцовский голос:
— Вернись и сядь.
— Уже поздно, а я на ногах не держусь.
— Я сказал — сядь.
Опять этот голос из кошмаров его детства.
Тащи сюда свою задницу! Позор семьи, ублюдок проклятый! Паршивое отродье…
Но Кенни больше не ребенок, и если Уоррен желает устроить спектакль, что ж, так тому и быть!
Он поставил бокал на столик, прислонился спиной к двери и нагло ухмыльнулся:
— Давай, выкладывай, что у тебя на уме.