Тенишев сидел за столом и смотрел перед собой в темное окно. Одновременно усталость и возбуждение сковали его. Он знал, что надо лечь, постараться уснуть, но даже пошевелиться не мог. Какие-то параллельные мысли потоком неслись перед ним, и он видел светящийся тоннель, который плавно и быстро заворачивался, без углов и без предела, и это уже начинался сон. Как можно жить, двигаясь, как можно руководить своим шевелением, поворотом головы, рук, ног? Как можно чего-то хотеть? Подчиняться странной потребности выполнять то, что знал несколько мгновений назад? Куда-то идти, что-то говорить и думать? Вот же все – перед тобой – плавное движение, в котором ты растворен, в этом светлом тоннеле, – оказывается, и слов нет в этом мире…

Он проснулся под утро, сидя за столом, перебрался на кровать и с наслаждением вытянулся на мягком. Эта мягкость удивила его – может быть, потому, что странное сознание спящего человека готовило ему жесткое ложе вокзальной скамьи.

Назавтра Тенишев увидел на столе лист бумаги, который он вчера сплошь исчеркал какими-то фигурками, замаранными строчками. Посреди этого пестрого поля оставались чистыми два странных слова – «беззвучное имя».

5

Несколько дней пропрыгали перед Тенишевым как мячик, с силой брошенный на пол в большой и пустой комнате, – затихающими ударами. С первого удара казалось, что сил бесконечно много, и первый день был наполнен непонятной, неосознанной радостью, будто после болезни наконец дотянулся до выздоровления. Но это чувство таяло вечерами, когда Тенишев видел свое отражение в окне и, казалось, менялся местами со своим тусклым портретом.

Почему-то он стал пропускать лекции – вначале последние, а потом и с самого утра, подходя к дворику института, проходил медленно мимо и кружил часами по переулкам вокруг Патриарших прудов. Однажды, купив бутылку водки, он поехал в Коломенское, но дворницкая была заперта на замок, и Тенишев, спрашивая себя: а чего он ждал от встречи? – сидел на старом кладбище. Он отпил прямо из горлышка один глоток и, задохнувшись, вылил водку под могильную плиту.

Это странное состояние казалось ему ленью – обыкновенной ленью взрослого человека, страшной своей бесцельностью и необъяснимостью. Раздражаясь, Тенишев пытался встряхнуться, как сидящая на ветке птица перед полетом, но опять тяжелело тело, и даже возвращение к метро казалось невыносимо долгим.

Вдруг пошел снег. Тенишев не заметил первых снежинок, и когда поднял голову, снег уже шел совсем по-зимнему. Дорожки еще темнели сырой землей, но на пожухлой траве снег не таял. Ветер стих, и большие хлопья повалили на землю. Хотя был вечер, стало светлее. Бутылка стояла пустая, и Тенишев пожалел, что поспешил вылить водку: сейчас бы выпил с первым снегом. Он улыбнулся, протянул руку. Снег быстро таял на ладони.

Изменилась ли его жизнь за неполных три месяца с того вечера, когда он вернулся с ненужным ружьем из леса, ожидая встретить дома неизвестного гостя? Известие о Данином отъезде, прощальная поездка к родителям в деревню, завершение своего учительства и Москва, к которой так быстро привык, – лишь название каких-то порогов, через которые он перешагивал быстро и незаметно. И между ними, как множество отдельных комнат – чувства, воспоминания, та ткань жизни, которая может то растягиваться, то сбиваться в плотные островки, как эти вырастающие шапки снега над купинами травы.

Тенишев увидел прошедшую осень со стороны, словно выбежал во времени вперед и оглянулся обратно. И ему показалось, что снег наконец накрыл всю путаницу его следов. Вот сейчас он пойдет через старый парк обратно, и впервые за это время его подошвы оставят за собой отчетливые и ровные отпечатки. Эта детская радость – так давным-давно он всегда бегал по первому снегу, оглядываясь на цепочку следов, – заставляла и сейчас Тенишева оглядываться, пока он шел по пустынным дорожкам к распахнутым воротам.

Чтобы успокоиться, порой бывает достаточно прислушаться к звукам внешнего мира, выбрать из них что-то раздражающее – капли воды из-под крана, шорох ветки по стеклу. Этот поиск внешнего раздражения словно доказывает несерьезность причины настоящей, неизвестной всегда. Но небольшой путь, пройденный сознанием в поиске, лечит и успокаивает – все, оказывается, просто, и нечего разводить внутри себя уныние.

И Тенишев, вспомнив совет Иннокентьевича, решил покинуть общежитие. Не то чтобы оно тяготило Тенишева – он жил в общежитиях и раньше, а сейчас у него была как раз отдельная комната, – но необходимо было выбрать причину постоянного подавленного состояния, невозможности вздохнуть полной грудью, необходима была какая-то передышка. Раньше, в деревне, Тенишев иногда переставлял по-новому кровать, стол, диван, перевешивал несколько полок на стенах, и это на некоторое время отвлекало его. Казалось, он наводил новый порядок не в комнате, а в своей душе, и похоже было, что это возможно при помощи обыкновенных физических действий: собрать все силы и передвинуть стол, вбить в стены новые гвозди и залепить дырки от старых, вымыть пол и проветрить комнату.

Сейчас Тенишев захотел поменять свое положение в этом городе, чтобы изменились направления его хождений по улицам. У него была способность постоянно чувствовать в пространстве то место, к которому в конце концов надо будет возвращаться.

Он не выбирал. Само собой получилось, что он зашел в первое домоуправление в Воротниковском переулке, по которому часто шел к институту пешком, выйдя из троллейбуса одной остановкой раньше. Домоуправлению нужны были дворники, и давали служебную площадь, и работать надо было не по часам, а лишь бы был порядок – так что Тенишев напрасно подчеркивал в разговоре с управдомом, что работать сможет только по утрам.

– Участок небольшой, небольшая и зарплата. Я понимаю, что вы из-за жилья к нам пришли, – закончил разговор управдом.

Жилье испугало Тенишева. Поначалу он решил, что над ним подшутили. Дверь в огромную квартиру на первом этаже мрачного дома была без замка, комнаты завалены мусором, кое-где в окнах, выходящих во двор, вместо стекол были вставлены наспех куски фанеры. Дворничиха, сопровождавшая Тенишева, хихикнула:

– Мебель справим, стекольщик окна застеклит, а мусор и уборка – сам старайся.

– Какую мебель?

– А с помойки. Многие выбрасывают. Мы подскажем, где чего найти.

– Нет-нет, не надо. Я раскладушку куплю.

– А стол?

Тенишев пожал плечами.

– Оформляйся на работу со следующей недели. А эти дни пока обустраивайся. Насчет участка – покажем все, объясним. Счастливо оставаться. Не женат?

– Какая разница?

Дворничиха хмыкнула и удалилась.

Комнат было много, пять или шесть. Тенишев вошел в самую большую, окном выходящую во двор.

«Неужели я смогу тут жить? – подумал он. – Может, пока не поздно, прекратить этот странный эксперимент над собой и вернуться в общежитие с привычным чувством угасающего, завершенного дня?»

Но в памяти мелькнуло загоревшееся окно в темном спящем доме, к которому он провожал неделю назад девушку. Дом этот стоит в соседнем переулке. Неужели он хочет жить рядом? Тенишев усмехнулся.