– Скорее якутский эпос, – хмыкнула она.
Ей почему-то стало не по себе под внимательным взглядом его раскосых глаз. Его лицо – широкое, словно из камня высеченное и вместе с тем какое-то мускулистое – казалось непроницаемым, а черное кашемировое пальто придавало ему сходство с каменной статуей.
«С богатырем, – вдруг вспомнила Полина. – У которого лик грозен и нрав крутой!»
И как только она об этом подумала, Платон Федотович немедленно ее заинтересовал. Все-таки якутский эпос оказывал на нее просто-таки мистическое воздействие. Все, что попадало в его поле, тут же начинало будоражить ее воображение!
– Первый раз вижу девушку, которая увлекалась бы олонхо, – сказал Платон Федотович. – Да еще московскую, да еще такую молоденькую. Вы меня просто заинтриговали.
По интонациям его голоса – вернее, по полному отсутствию интонаций – так же трудно было поверить, чтобы его что-то могло заинтриговать, как и по его мускулисто-каменному лицу. Но, наверное, именно такое сочетание непроницаемости вида с живостью слов и составляло его особенный, тяжеловатый шарм. В том, что шарм имеется, сомневаться не приходилось. Даже Полина, не слишком разбиравшаяся в мужском шарме, сразу его почувствовала.
– Я бы мог рассказать вам много интересного, – сказал Платон Федотович, по-прежнему глядя на Полину этим непроницаемым взглядом. – Я когда-то тоже увлекался такими вещами. Потом, правда, занялся вещами более практическими, но интерес остался. Если хотите, мы можем продолжить этот разговор. Ближайшие два часа у меня свободны, – не меняя интонаций, предложил он и обернулся к Антонине: – Мама, ты все тут кончила?
– Тут – да, но у меня еще одна встреча.
– Мы же собирались пообедать, – сказал он.
– Ну, Платончик, обедай без меня, – пожала плечами Антонина. – Я встречаюсь в «Национале» с немецким продюсером, это важнее.
– Крутые, как яйца, – тихо хихикнула Глюк прямо Полине в ухо. – Это чтоб мы ихнего мальчика не обижали! Пускай бы лучше фуршет забашляли, чем задаром понтоваться.
– Ты съезди вот с Полиночкой, – сказала Антонина. – Про олонхо поговорите, про выставку эту…
– Про ранимого мальчика, – подсказала Глюк и незаметно ткнула Полину локтем в бок: не вздумай, мол, отказаться!
– Вы составите мне компанию? – спросил Платон.
– Смотря для чего, – откликнулась Полина, так же незаметно отпихивая Глюков локоть.
Еще не хватало прилагать какие-то сомнительные усилия для оплаты фуршетной жратвы!
– Для обеда, – спокойно ответил он. – Для разговора.
– Смотря где, – тем же нахальным тоном заявила Полина.
Может, он ее на съемную квартиру приглашает, кто их знает, этих якутских богатырей!
– Место пристойное, – невозмутимо заметил он. – Интим там не предлагают.
– Платон, как ты разговариваешь! – воскликнула Антонина. – Приличная девочка, сразу видно, а ты… Он шутит, Полиночка, – объяснила она таким тоном, как будто Полина была близка не к здоровому смеху, а к обмороку. – Он солидный человек, женатый…
– …в отцы мне годится, – добавила Полина. – Ладно, Платон Федотович, поехали кушать, мерси, я не против. И правда, про олонхо что-нибудь новенькое расскажете, не в Ленинку же мне за информацией тащиться.
– Вот и хорошо! – почему-то обрадовалась Антонина. – Платон, ты поговори там c Полиночкой насчет Феди…
Видимо, именно эти последние слова и объясняли ее стремление организовать совместную трапезу сына с художницей. А Полина, по правде говоря, нисколько такому стремлению не удивилась. И, кстати, тут же представила себе внучка Феденьку так отчетливо, как будто играла с ним в одной песочнице.
Полина с самого детства знала, что почему-то вызывает у заботливых мамаш и бабушек вроде Антонины странное желание: навязать ей своих сыночков и внучков, причем непременно сопливых, вечно кем-то обиженных и беззащитных. Можно подумать, она была чемпионом мира по боксу! Правда, обижать ее и в самом деле мало кто решался с тех самых пор, как она стала появляться где бы то ни было без мамы – хоть в той же дворовой песочнице, например. Обижать ее было себе дороже: легко можно было схлопотать лопаткой по лбу. И, видимо, это сразу чувствовали в ней мамаши, которые и советовали своим мальчикам, приводя их в садик:
– Дружи, Васенька, с Полиночкой, она тебя в обиду не даст!
Дружить со всеми этими бесталанными Васеньками Полина не собиралась, но, правда, и в обиду их все-таки не давала. Что поделаешь, если сами они какие-то рохли, не ходить же им теперь сплошь в синяках!
Почему так происходит, она не понимала, а вот мама объясняла это необъяснимое явление очень просто. Полина еще классе в третьем сама однажды слышала, как она, смеясь, сказала папе:
– А просто они в ней чувствуют еврейскую жену, мамашки эти, вот и лезут со своими детками.
– Да откуда в ней эта еврейская жена возьмется? – удивился папа. – По маме моей только, так ведь этого, по-моему, маловато. И она ведь маленькая еще.
– У нее же весь характер в Эмилию Яковлевну, – улыбнулась мама. – И что с того, что маленькая? Ты присмотрись хорошенько, Валя! Я-то Юрия Илларионовича не знала, но по тому, что мама твоя рассказывала…
– Папа очень сильный человек был, – словно бы возразил Валентин Юрьевич. – Мне ли не помнить! Внешне – да, типичный субтильный интеллигент, но внутренний стержень такой был, что мама после его смерти вообще никого за мужчин не считала. Пока Юра не родился.
– Я и не говорю, что ему надо было сопли вытирать, – пожала плечами мама. – Эмилия Яковлевна не в этом смысле была еврейская жена. Да и вообще, конечно, это я условно говорю, что непременно еврейская… Она его любила, и именно так любила, как ему было надо. А это редкость.
– Так ведь было кого любить, – улыбнулся папа.
– А вот этого-то мамашки и не понимают! – засмеялась мама.
Что она все-таки имела в виду, Полина не поняла тогда и не понимала сейчас. Да она об этом, честно говоря, и не задумывалась. Так, вспомнила вдруг в связи с ранимым Феденькой, которого ей, судя по всему, сейчас будет сдавать под опеку Платон Федотович.
Ехать пришлось недалеко, в какой-то переулок здесь же, близ Полянки. Полина об этом даже пожалела, потому что с удовольствием посидела бы в машине подольше. Она никогда не ездила в таких огромных «Мерседесах», как тот, что ожидал Платона Федотовича в замусоренном дворе галереи. Да она и ни в каких «Мерседесах» не ездила, но, впрочем, нисколько по этому поводу не переживала.
Именно потому, что она совершенно не переживала по тем поводам, по которым переживали многие ее знакомые, Полине легко было общаться с ее неожиданным спутником.
Она не мечтала о том, чтобы ее возил шофер в таком костюме, который позволял заподозрить в нем не шофера, а банкира, – и не почувствовала робости перед шикарным шофером так же, как и перед сверкающим «Мерседесом».