– Нет у меня никаких дел, – сказала она. – И ничего я не хочу.
– Совсем ничего?
Не могла же она сказать, что хочет только идти с ним по Москве, и лучше пешком, чтобы подольше, и прийти домой, и чтобы он не ушел спать, вежливо пожелав ей спокойной ночи, а хотя бы посидел с нею за столом и, может быть, опять взял бы ее за руку, что-то рассказывая…
– Пойдем, – сказала Полина. – Может, погуляем немного? Я вина перепила, голова болит, – соврала она.
Было холодно, но метели никакой не было. Снег тихо лежал на земле и не таял, и тьма была не такая уж и тьмущая, потому что старые особняки на Полянке были подсвечены, и разбойников не наблюдалось.
– Но только капуста замерзнет, пока мы гулять будем, – с сожалением заметила Полина. – Жалко ее.
– Давай я ее пока обратно под куртку засуну, – предложил Георгий. – А ты не замерзнешь?
– А что, меня тоже под куртку засунешь? – засмеялась Полина.
Она вдруг представила, как это было бы хорошо: стать такой маленькой, чтобы уместиться у него под курткой между капустными цветами, сидеть там у его груди, прижавшись щекой к клеточке на его рубашке, раскачиваться в такт его шагам и слушать, как сердце у него бьется… Она так ясно все это представила, что даже головой потрясла, прогоняя навязчивое видение.
Куртка у него была просторная, синяя парка с капюшоном, он в ней казался еще больше, чем обычно, просто как гора, и цветы легко уместились под нею.
Они вышли на Большую Ордынку, прошли вдоль решетки темного двора.
– А здесь Ардовы жили, знаешь? – сказала Полина. – У них Ахматова останавливалась, когда в Москву приезжала, и моя бабушка к ней сюда ходила, она тоже на Большой Ордынке жила. Здесь, представляешь, был салон! – сообщила она. – Не великосветский, конечно, а, наоборот, человеческий, но все равно – прям как в книжках. Бабушка Миля рассказывала, она своими ушами слышала, как Пастернак у Ардовых стихи читал, и переводы тоже. – Полина чувствовала, что Георгий слушает внимательно, и поэтому болтала без умолку. К тому же ей хотелось скрыть смятение, которое охватило ее, когда она представила, как прячется у него под курткой вместе с капустой. – Пастернак переводил Бараташвили, это грузинский был такой поэт, я однажды прочитала для любопытства, и мне, знаешь, ужасно его стихи понравились, «Синий цвет» называются, я к ним даже иллюстрации нарисовала, они на Юру похожи, стихи эти, – одним духом выпалила она. – Внешне все очень сдержанно, а внутри – сердце сплошное.
– У тебя хороший брат. Очень за тебя волновался, – сказал Георгий.
– Что ты меня одним пальцем прихлопнешь? – вспомнила Полина. – Не обращай внимания.
– Он больше не волнуется. А я в этой ардовской квартире тоже был однажды. Она сейчас вроде бы не музейная, и не знаю, салон там или нет, но в ней иногда вечера всякие устраивают, и меня одна поэтесса приглашала стихи ее послушать. Я коммуналку расселял, в которой поэтесса эта жила, тоже рядом здесь, на Ордынке, вот она и пригласила. Но стихи оказались плохие, – улыбнулся Георгий. – Такие, знаешь, которые многие девушки пишут, чтоб посуду не мыть.
– Я тоже посуду терпеть не могу мыть, – фыркнула Полина.
– Но ты не многие, – снова улыбнулся Георгий и напомнил: – Да ведь ты и стихов не пишешь, забыла? Я вообще Замоскворечье люблю. – Он тут же перевел разговор на другое, наверное, решив, что Полина обиделась, хотя она и не подумала обижаться: она и сама считала, что толку от нее в жизни мало. – Я здесь Москву первый раз по-настоящему почувствовал и сразу полюбил. Даже сам не знаю, почему вдруг именно здесь, я ее ведь и до этого всю исходил… Но любовь же всегда вдруг бывает. Если по Балчугу идти, то там есть точка, с которой Кремль как-то так виден, что нельзя не полюбить, – объяснил он. – Вот как твою лошадь. Я шел, шел, настроение было поганое, день такой серый, и вдруг до этой точки, видимо, и дошел. Остановился, как будто лбом уткнулся. – Даже в неярком свете фонарей и в снежных отблесках стало видно, как светлеют у него глаза. – Небо серое, Москва-река серая, а купола на всех соборах сияют, и так, знаешь, как будто изнутри. Ну а я и тогда от всяких этих световых игр сам не свой становился. Так и встал, как столб, с открытым ртом.
– У столбов ртов не бывает, – напомнила Полина.
Она случайно ляпнула эту глупость и сразу подумала, что Георгий, может быть, обидится. Но он не обиделся.
– Только этим от столба и отличался, – согласился он. – Я бы тебе эту точку показал, но сейчас так не получится – свет не тот. А ты, когда замерзнешь, скажи, мы тогда машину поймаем и домой поедем, – без перехода добавил он. – А то я про всякое такое долго могу рассказывать.
– Ну и рассказывай! – засмеялась Полина. – Только, по-моему, ты сам замерз, у тебя губы синие, как куртка.
– Это ерунда, – сказал он и почему-то вспомнил: – Хорошая какая твоя лошадь! А я, когда маленький был, мечтал научиться рисовать корову. Мне казалось, что это труднее, чем лошадь, но я, правда, и лошадь не умел рисовать.
– Корову действительно труднее, – кивнула Полина. – Это все художники знают.
– А ты умеешь корову рисовать? – спросил он. – Нарисуешь, когда домой придем?
– Прямо сразу как придем? – снова засмеялась Полина. – Ну, нарисую, раз тебе так срочно.
– Тогда поехали домой, – сказал Георгий. – Ты, Полин, совсем замерзла, зря не признаешься. У тебя нос красный, как твои валенки. Поехали, поехали, а то капуста завянет. Прошла голова?
– Какая голова? – удивилась Полина. – А!.. Ну да, прошла. Вернее, промерзла.
– Ну что, рисовать корову? – спросила Полина, как только они разделись в прихожей и вдвоем вошли в кухню.
Она налила воды в бабушкину кобальтовую вазу с отбитым краешком и поставила в нее капустные цветы, незаметно прикоснувшись ладонью к венчикам. Цветы согрелись у Георгия под курткой, и Полине показалось, что они дышат его теплом.
– Давай, – кивнул Георгий, щелкая переключателем микроволновки. – И лошадь тоже.
– А лошадь-то зачем? – улыбнулась она.
– Затем же, зачем и корову, – объяснил Георгий.
– Понятно, – с серьезным видом кивнула Полина. – Ну вот, это у нас будет коро-ова… – Она быстро, несколькими линиями, обозначила контур. – А это к ней подошла ло-ошадь… Поздоровались они, поцеловались – чмок-чмок! – и давай про всякие глупости болтать. Кто где траву вкусную видел, с цветами… С чингисханчиками и мышиными кармашками, – добавила она; Георгий еле заметно улыбнулся. – Кто где воду из речки пил… Слушай, неужели тебе на моих корову с лошадью интересно смотреть? – спросила она.
– Просто ты рисуешь хорошо, – ответил Георгий. – Завораживающе. Я, понимаешь, вообще не представляю, как это получается, поэтому мне на твою руку – это все равно что на огонь смотреть, или как вода течет. Да и еда не разогрелась еще, так что рисуй, рисуй.
– Чтоб посуду не мыть? – засмеялась Полина. – Ну, наслаждайся моим божественным мастерством, раз так. Сам напросился!