Но к июню вода давно схлынула, на принесенном разливом иле все росло бурно и быстро, и даже клубника уже краснела в густых невысоких кустах, не говоря про укроп и редиску.
Надя сидела в самом дальнем углу сада на маленькой скамеечке под яблоней и рисовала красные ягоды в зеленой траве. Она так была этим увлечена, что даже язык высунула, как в детстве, склоняясь над бумагой, приколотой кнопками к листу фанеры. Но клубника ей что-то не удавалась. Может, потому, что не была такой акварельно-прозрачной, как крыжовник? Надя вздохнула и, нагнувшись, сорвала спелую ягоду, поднесла ко рту.
И замерла, держа клубнику у самых губ, но так и не попробовав… Адам шел к ней по узкой тропинке. Еще, кажется, даже и не к ней, не видя ее, – просто шел от дороги к участку.
Надя смотрела, как он обходит домик, пытается заглянуть в окно, поднимается на низкое крылечко, оглядывается, стоя у закрытой двери. Все это происходило так просто, как будто и не могло быть иначе, как будто это было совсем обыкновенным делом: вот он приехал в сад, ищет ее, оглядывается…
Ничего не подсказывало ей сердце, весь день оно молчало, а теперь, глядя на Адама издалека, сквозь древесные ветки, Надя почувствовала, что сердце ее вот-вот разорвется.
Все она забыла в одну секунду – и обиду, и слезы, пролитые над его коротким письмом, и свои попытки казаться веселой, не думать о нем. Одного мгновения хватило, одной долгой минуты, когда она смотрела, как Адам идет по тропинке и ищет ее в пустом доме… У нее только не было сил на то, чтобы вскочить, побежать к нему: ноги стали как ватные, и дыхание перехватило.
Но в тот же миг, когда Надя хотела закричать, позвать его, вскочить и броситься навстречу, – Адам заметил ее наконец и сбежал с крыльца. Теперь он точно шел к ней – бежал к ней по траве между грядками и яблонями, а она все никак не могла встать и сделать хотя бы шаг… Ягода выпала из ее руки прямо на платье.
– Надечка! – Адам остановился в полушаге от скамеечки; ветка яблони ударила его по лбу, но он этого не заметил. – Надечка, коханая моя… Прости меня!
Надя хватала воздух ртом, снизу глядя на него, не зная, что сказать и сделать, – как вдруг, одновременно с этими словами, Адам медленно опустился перед нею на колени. Теперь глаза их оказались вровень, она видела светлое сияние прямо перед собою – то самое, которое столько раз видела во сне, которое считала навсегда для себя угасшим!
– Надечка, я не должен был тебе написать тот лист, – сбивчиво, быстро заговорил Адам; он по-прежнему стоял на коленях, и от этого казалось, будто он молится в церкви. – Но в моем жиче все так повернулось, что я подумал: для чего тебе лишний клопот? – Он то и дело сбивался на польские слова, и от этого искренность его речи только усиливалась. – Ты такая млода, коханая Надечка, вся твоя жизнь впереди… Зачем тебе связаться со мной, ходить по тем кабинетам, видеть тех людей? Мне стало страшно жить, Надя!
Последние слова вырвались у него с полным отчаянием. И вдруг, произнеся их, Адам положил голову Наде на колени…
Она совсем этого не ожидала – только слушала его, только вглядывалась в глаза. Но когда его щека прикоснулась к подолу ее платья, Надя почувствовала, что ближе быть им уже невозможно. Она замерла, всем телом прислушиваясь к его стесненному дыханию, потом осторожно положила руку ему на голову, пальцами провела по светлым волосам.
– Я не поверила твоему письму, – сказала она; это было неправдой, но в ту минуту Надя забыла все, о чем думала еще вчера. – Я тебя ждала…
Адам поднял голову.
– Правда, Надечка? – прошептал он. – Ты правду кажешь?
Вместо ответа она еще раз прикоснулась пальцами к его волосам. Ей так понравилось это ощущение – как будто воды касаешься ладонью… Адам взял другую ее руку в свою и принялся целовать – медленно, нежно. Его губы касались Надиных пальцев, запястья, поднимались выше, к ямочке у локтя. И она чувствовала, как с каждой секундой меняются прикосновения его губ…
Собираясь в сад, она надела свое любимое сатиновое платьице – светло-зеленое, с круглым, под горло, воротничком. Застежка шла впереди до пояса, маленькие пуговки были похожи на алые ягоды, а по подолу была пристрочена разноцветная тесьма. От всего этого платье казалось праздничным, хотя было совсем простенькое.
Рукава-фонарики едва прикрывали плечи. Надя чувствовала, как Адам сдвигает выше резинку на рукаве ее платья, как целует розовый след от резинки на плече, и почти сразу – как расстегивает верхнюю пуговицу у самого ворота.
Голова у нее начала кружиться от его прикосновений, бешеные молоточки застучали в висках, дыхание стало прерывистым.
Надя по-прежнему сидела на скамеечке под яблоней, а Адам стоял перед ней на коленях и все расстегивал, одну за другою, пуговки на платье – как будто в горсть собирал алые ягоды.
Она не знала, какая сила пронизывает все ее тело. Может быть, это не была даже сила желания. Ей не хотелось ничего, кроме того, что было: его рук, его губ, от прикосновения которых закипает кровь. Ей хватало всего этого, и вместе с тем – что бы он ни сделал, всего ей было сейчас мало…
То, что влекло ее к Адаму, было в ней самой, и это было неутолимо.
Оба они забыли обо всем, отдаваясь бесконечным поцелуям. Даже о том, что обнимаются прямо посреди сада и что их могут увидеть соседи. И только когда холодные капли вдруг закапали с яблоневых веток, Надя огляделась – словно из реки вынырнула, не понимая, где она.
Тучи давно уже сгущались вдалеке, где-то над Десной, еще до появления Адама Надя слышала раскаты далекого грома и сад затихал перед грозой. До автобусной остановки приходилось не меньше получаса идти через луг, и она подумала тогда, что надо поторопиться домой, а то придется пережидать ливень в домике, и кто его знает, сколько он продлится…
Теперь этот давно собиравшийся дождь наконец начался, да еще какой! Капли сразу забарабанили по траве и листьям, вместо тихого шелеста, который всегда бывает в саду во время дождя, послышался нарастающий гул.
– Смотри, краски твои потекли! – заметил Адам.
Краски и в самом деле потекли на Надином рисунке, размывая очертания ягод и листьев.
– Но так еще красивее, – улыбнулся он. – Надечка, ты же промокнешь, иди ко мне!
Тут только она заметила, что светло-голубая рубашка на нем тоже уже расстегнута, как и ее платье. Адам призывно распахнул полы рубашки. Он сделал это так просто, как будто иначе и быть не могло – чтобы Надя грудью прикоснулась к его голой груди… Но она мгновенно почувствовала простоту и естественность его жеста и тут же прильнула к нему, зажмурившись от счастья.
Еще несколько минут они сидели, прижавшись друг к другу. Новизна этого неожиданного, без преград, прикосновения была так сильна, что они не замечали дождя.
– В дом, Адам, побежали же в дом! – первой опомнилась Надя. – Что ж мы тут сидим, на тебе же нитки уже нет сухой!
Адам засмеялся, вскочил и, схватив Надю за руку, побежал по тропинке к домику. В другой руке он держал фанерку с ее рисунком. Надя на ходу застегнула две пуговки на платье.