В комнатах стоял привычный летний полумрак. Каштановые листья заслоняли дневной свет, и тоска от этого усиливалась.
Надя села за свой письменный стол, открыла ящики, перелистала старые тетрадки. Сочинения по литературе, акварели, песенник, письма Адама, стихи Асадова, переписанные из взятого у одноклассницы сборника… Наде вдруг показалось, что все это написано не ею, даже почерк не похож. Она проглядела асадовские строчки, и ей стало тошно.
К счастью, Ева вскоре проснулась и выглянула наконец из своей комнаты. Надя обрадовалась: только вид дочки, беспомощность и трепетность в ее светлых глазах заставляли ее иначе взглянуть на собственную жизнь; все приобретало смысл.
– А вот мы сейчас гулять пойдем! – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал весело. – Куда мы с доченькой пойдем, а? На Вал или «на жабки»?
– На Вал! – тут же ответила Ева. – На забки Ева с дедой ходила.
Гулять с Евой было легко: она была погружена в свою, никому не понятную жизнь, в которой много значили цветы на клумбе у музыкальной школы, божьи коровки, муравьи… Поэтому ей в голову не приходило никуда убегать от мамы. Мир был прекрасен в любой его точке, и почему где-то должно быть интереснее, чем вот здесь – на клумбе или на пушечной аллее над склоном Вала?..
К тому же видно было, что Ева радуется маме и с удовольствием идет с нею за руку, держа в другой руке ведерко с разноцветными формочками.
По дороге на Вал была парикмахерская.
– Знаешь, Евочка, – вдруг предложила Надя, – давай сюда зайдем ненадолго? Мама хочет волосики расплести…
У самой Евы волосики напоминали шелковистый пух, и ей тут же стало интересно: как это мама будет расплетать волосики? Может быть, она и вовсе не понимала, что Надина роскошная коса – это тоже волосы, как у нее самой.
Парикмахерша ахнула, услышав, что собирается делать клиентка.
– Да ты что! – воскликнула она. – Такую косу – и резать? Зачем?
– Так просто, – улыбнулась Надя. – Хочется все переменить.
– Вот скаженная, – покачала головой парикмахерша. – И на что менять? Цэ ж не платье переодеть, жалко же…
Надя держала в руке отрезанную косу, смотрела, как падают на пол каштановые пряди, и ей совсем не было жалко.
Дело было не в том, что ей надоела коса. Она вообще не испытывала пустой тяги к переменам, особенно мелким. Но сейчас ей хотелось перемениться совсем, начать новую жизнь, обозначить все просто и понятно – хотя бы переменой прически.
Ее трезвый, ясный ум томился в том состоянии необъяснимой неправильности, в котором она находилась со вчерашнего дня, – и Надя искала простого выхода из этого состояния.
Подстриженные до середины щек волосы были непривычно легки.
Она подумала о Вале – вспомнила, как тревожно блестели его глаза, когда он сказал, что любит ее. Какое-то очень острое чувство она испытывала к нему – и не могла понять, какое. Это не была любовь, сердце у Нади не замирало, когда она думала о нем, ей даже увидеться с ним не хотелось. Но что же было связано с Валей, почему она думала о нем именно сейчас, пытаясь вырваться из своей тоски и смуты?
Ночью ей приснилась Эмилия Яковлевна. Надя видела ее лицо яснее, чем наяву, и ей почему-то страшно было смотреть в знакомые темно-синие глаза. Сейчас она не находила в них ни одного из прежних чувств – ни оживления, ни возмущения, ни насмешки. Эмилия молчала, смотрела сурово и пронзительно, Надя хотела отвести глаза – и не могла…
Она проснулась от телефонного звонка. Сначала спросонья прислушивалась к долгим пронзительным звукам, потом вскочила, сообразив, что все ведь на работе и надо ответить самой.
Она ожидала услышать чей угодно голос, только не этот. Хотя Надя ведь как раз и думала о ней, вспоминала сон…
– Надя, – сказала Эмилия Яковлевна, – приезжай, пожалуйста, завтра.
Она произнесла эти слова не обычным своим тоном всегда уверенного в своей правоте человека, а совсем по-другому… Казалось, каждое слово дается ей с трудом. Даже голос звучал глухо, как из могилы.
– Что случилось, Эмилия Яковлевна? – испуганно спросила Надя. – У вас что-то случилось?
– Да. Прошу тебя, приезжай как можно скорее.
– Хорошо, – помедлив несколько секунд, ответила Надя; она вдруг почувствовала, что расспрашивать сейчас ни о чем не нужно. – Вы будете дома завтра днем?
– Я тебя встречу, – сказала Эмилия. – Сообщи только, какой вагон.
Летом взять билет на проходящий поезд Киев – Москва было практически невозможно, но об этом Надя не думала.
– Папа позвонит вам вечером, когда меня посадит, – сказала она.
Если бы Надя не ожидала, что Эмилия Яковлевна будет ее встречать, то могла бы и не узнать ее на платформе Киевского вокзала. И не потому, что толпа на перроне была слишком велика.
Надя видела Эмилию всего два дня назад, но ей показалось, что совсем другая, незнакомая женщина быстро идет ей навстречу по платформе.
До сих пор она как-то не задумывалась о возрасте Эмилии. Ну, раз сын закончил третий курс, значит, ей, пожалуй, лет сорок пять, а выглядит и того моложе. Теперь перед нею стояла женщина с потухшими темными глазами, возраст которой был неопределим – просто старая. Ее роскошные волосы, обычно пышно уложенные и сколотые какой-нибудь необыкновенной заколкой, были теперь просто скручены в узел на затылке и выглядели тусклыми.
На Эмилии было то же самое платье в сиреневых астрах, и Наде показалось вдруг, что она вообще не снимала его все эти дни.
– Что случилось, Эмилия Яковлевна? – от волнения не поздоровавшись, спросила она.
– Пойдем, Надя, пойдем, пожалуйста, скорее, – сказала та. – Нельзя надолго…
Они почти бегом пробежали через зал ожидания, через привокзальную площадь и остановились рядом с серой «Волгой», возле которой курил незнакомый Наде круглолицый мужчина.
– Встретила, Миля? – издалека крикнул он. – Ну, садитесь, поехали!
Эмилия села на переднее сиденье, Надя сзади, и машина с места понеслась по улице, выходя на широкий мост.
– Что-то… с Валей случилось? – наконец спросила Надя. – Куда мы едем, Эмилия Яковлевна?
– Случилось, – не оборачиваясь, сказала она – и вдруг заплакала.
Надя не только никогда не видела ее плачущей, но даже не представляла, что такое бывает. Эмилия по-прежнему не оборачивалась, но в зеркальце перед шофером Надя видела, что слезы текут по ее лицу, задерживаясь в темных впадинах под глазами, а она не всхлипывает и не вытирает слез.
Мужчина за рулем хмуро молчал, глядя на дорогу. Мрачная громада МИДа высилась впереди, как скала.
– Валя в больнице, – наконец сказала Эмилия. – В Склифосовского. Он попал под машину, и ему отрезали ногу.
Эти слова она произнесла уже без слез и наконец обернулась к Наде. Та застыла, не зная, что сказать и что сделать. Пока Эмилия плакала, пока произносила эти слова, Надя чувствовала такой невыносимый страх, какого не испытывала никогда в жизни…