– Что, Рыжий, головка бо-бо? – весело спросил Федька. Он вошел в комнату, вытирая мокрые волосы большим махровым полотенцем. – Ну, друже, за все надо платить, особенно за удовольствия. Хотел забыться – будь добр. Ладно, сейчас мы тебя реанимируем. Гриба попьешь?
С этими словами Федька взял с подоконника обвязанную марлей трехлитровую банку, в которой плавало что-то отвратительное, и нацедил из нее в стакан желтоватую мутную жидкость.
– Совсем добить хочешь? – прохрипел Георгий, когда Казенав протянул ему стакан.
– Обижаешь! – хмыкнул тот. – Чайный гриб никогда не видал, что ли? Рассолу, конечно, лучше было бы, так ведь его не напасешься, а эта штука как вечный двигатель, только воду подливай. Пей, Жорик, пей, небось не отравлю. И хорош валяться – дело есть.
Георгий выпил похожий на квас настой чайного гриба и поплелся в душ. От одного взгляда на вчерашние пирожки, выставленные Федькой к завтраку, его затошнило, и только крепко заваренный чай немного вернул его к жизни.
– Дело будет приятное, – объяснял, жуя пирожки, Казенав. – В смысле бабок. Нарыл я тут одну семейку: мамаша с дочкой хату хотят разменять. Вариант у них свой есть, но надо помочь с оформлением.
– А что такого особенного в оформлении? – поинтересовался Георгий, обжигая губы чаем.
– Да оформление-то обычное – все чисто, без проблем. С дочуркой проблемы. Как я понял, пофигистка она, все ей по барабану.
– Не хочет размениваться, что ли? – уточнил Георгий.
– А черт ее знает, чего она хочет, – пожал плечами Казенав. – Во всяком случае, по делам этим ходить точно не хочет. Да ее никто и не просит, я и без нее уже все сделал. Но расписаться-то где положено она должна, в кровать документы не принесут же. Короче, Рыжий, задача твоя простая: едешь на хату, берешь девку за шкирку и везешь в контору по указанному адресу. Следишь, чтоб все правильно подписала, и пинка ей под зад. Мы за услуги долю свою малую получим, а дальше не наше дело, пускай мамаша с ней возится. Только в конторе поаккуратней, – добавил Федька. – А то скажут еще, что мы ее под пистолетом меняться заставили, а нам это тоже не с руки, репутацию портить. Ну а в домашних условиях действуй всеми доступными средствами, – усмехнулся он. – Не мне тебя учить, как девок уговаривать. Глянешь хату заодно, приличная должна быть. Это в доме Большого театра. Папашка у них гэбэшник был, Большой театр курировал, вот и хапнули при совке квартирку. Папашка умер, а мамашка, видать, от дочки на стенку уже лезет. Но это я тебе так, для общего развития говорю, а вообще-то можешь голову подробностями не забивать, – махнул рукой Федька. – Да, деньги возьми-ка. На такси там… Не в метро же девку везти, как бы не передумала по дороге. Если совсем безбашенная – ну, ширнуться будет просить, что ли, – ни в чем ей не отказывай. Мы ее воспитывать не подряжались.
Дом, в котором жили мать и дочь с пиратской фамилией Флинт, стоял на углу Садового кольца и Каретного Ряда. Даже с улицы было видно, что квартиры в этом тяжеловесном строении солидные – с эркерами, с высокими потолками.
«Все хорошо у людей, а счастья нет», – подумал Георгий, вычисляя, на каком этаже находится искомая квартира.
И тут же улыбнулся своим элегически-философским размышлениям. Просто настроение у него не то чтобы улучшилось, но как-то посветлело, пока он шел пешком от метро «Маяковская».
Солнце тускло проглянуло на затянутом серой дымкой небе, и от первого осторожного мороза воздух стал чистым, как озерный лед.
Мелодичный женский голос долго расспрашивал Георгия из-за массивной двери, кто он и зачем пришел, потом дверь все же открылась.
– Проходите на кухню, – сказала высокая дама, отступая на шаг от порога. – Вы не обратили внимания, никто за вами в подъезд не вошел?
– Да вроде нет, – пожал плечами Георгий. – А кто мог войти?
– Да кто угодно, – ответила дама. – У меня теперь такая жизнь, что в мой дом может войти кто угодно. Недавно я открыла почтальону, он бандероль мне принес, а за ним два каких-то… бомжевидных. Вошли у него на плечах, – невесело усмехнулась она. – Я теперь все милицейские термины знаю. Прошу вас! – вдруг воскликнула она, и голос ее задрожал. – Прошу вас, умоляю вас, уговорите ее наконец завершить все это! Я больше не могу, не могу, вы понимаете?! Слышите, что происходит? И ведь это каждый день, и день и ночь, без выходных и праздников!
Она кивнула куда-то в сторону темного коридора. Георгий прислушался к шуму, доносящемуся из глубины квартиры: гремела музыка, слышались неразборчивые возгласы, похожие то ли на смех, то ли на плач.
– Это у вашей дочери? – спросил он.
– Если ее можно так назвать. – Дама дернула плечом и повторила: – Пойдемте на кухню, я объясню вам ситуацию.
«Со следами былой красоты – так, кажется, такие лица называют? – подумал Георгий, глядя на хозяйку. – И чего это мне сегодня одни пошлости в голову лезут?»
Впрочем, внешность дамы точь-в-точь соответствовала этому невольно приходящему в голову определению. Глаза у нее были большие и как-то по-восточному чуть удлиненные к вискам, брови тонкие, вразлет, и видно было, что это их природная форма. Несмотря на очевидный душевный раздрызг, в котором она находилась, дама была одета не в какой-нибудь засаленный халат, а в прямое платье из темно-синей шерсти, изящно скрывающее ее едва наметившуюся полноту. Белая шаль, накинутая на плечи, производила впечатление не домашнего самовяза, а штучной авторской вещи. Губы у дамы были подкрашены, но совсем чуть-чуть – ровно настолько, чтобы это не выглядело нарочито в домашней обстановке.
– Извините, я не представилась. Тамара Андреевна, – сказала она.
Видно было, что ей совершенно неинтересно, как зовут ее собеседника, но Георгий все же назвался.
В глазах Тамары Андреевны мелькало какое-то особенное недоумение. Георгию уже приходилось замечать такое выражение в человеческих глазах, и однажды он понял, что оно появляется только у очень самовлюбленных людей, когда с ними случается что-то неприятное.
«Неужели все это происходит со мной? – словно говорили глаза Тамары Андреевны. – Да это же я – я! – как же со мной такое может происходить?!»
– Понимаете, – все тем же надрывным тоном начала она, – я не знаю, за что на меня свалилась такая напасть, но теперь мне это уже безразлично. С тех пор как год назад умер мой супруг, она словно с цепи сорвалась. – Тамара Андреевна так и не назвала дочь по имени, как будто брезговала даже произносить его, но и так было понятно, о ком идет речь. – Я думала, что вправе ожидать от нее поддержки, ведь у нее вся жизнь впереди, а у меня? У нее отличные стартовые условия, в чем, конечно, нет никакой ее заслуги, и она еще всего добьется. Добилась бы, – поправилась Тамара Андреевна. – А я? Ведь это не у нее, а у меня все теперь в прошлом! В том числе и материальное благополучие, между прочим, а это в наше время тоже много значит. А она… Какая там поддержка! Она превратила мою жизнь в ад, вы понимаете, что это такое?! Она бросила институт – хорошо, пусть, это ее дело, хотя чего стоило ее, разгильдяйку, устроить в МГИМО, это одному богу и ее покойному отцу известно. Но мало того! Она связалась с таким отребьем, которое по прежним временам давно пересажали бы, она превратила квартиру в притон, она сутками слушает музыку, от которой у меня делается нервный тик, она употребляет наркотики, она меняет мужчин практически каждый день, во всяком случае, каждый день у нее ночует кто-то новый, она…