— Я давно занимаюсь исследованиями, изучаю Бриллиант Бессмертия. — Глаза у брата блестят.
Он, интересно знать, хоть помнит свои «исследования» или просто цитирует отрывки из блокнота?
— И сколько ты его изучаешь? — спрашиваю я.
Разозлился.
— Семь лет.
— Начал еще до того, как Захаров его купил? — фыркает на переднем сиденье Филип.
— Как раз я ему и рассказал про камень.
Баррон отвечает спокойно и уверенно, но, по-моему, на лице у него испуг. Никогда не признается во вранье, не откажется от своих слов — ведь тогда все увидят, сколько воспоминаний пропало безвозвратно.
Филип с Антоном хихикают — знают прекрасно, что он выдумывает. Совсем как в детстве, когда в Карни мы вместе ездили в кино. Это воспоминание странным образом успокаивает.
— И я согласился участвовать в ваших делах?
Смеются в голос.
Надо быть очень, очень осторожным.
— А как я справлюсь с талисманом, если камень и правда охраняет своего владельца?
Вроде бы не очень себя выдал, вполне естественное в данных обстоятельствах сомнение.
— Ты же не мастер смерти, бриллиант бессилен против твоей магии, — ухмыляется в зеркало заднего вида Антон.
Моей магии.
«Превращаешь его сердце в камень».
Я? Мастер трансформации?
«Кто тебя проклял?» Кошка во сне ответила: «Ты».
Меня сейчас стошнит. Нет, правда. Закрываю глаза, прислоняюсь лбом к холодному стеклу и изо всех сил стараюсь не думать о собственном желудке.
Он врет. Не может быть. Я…
Я мастер. Мастер. Мастер.
Одна-единственная мысль мечется в голове и отскакивает отовсюду, как маленький резиновый мячик. Не могу думать ни о чем другом.
Готов был все на свете отдать, лишь бы стать мастером, но происходящее не очень-то похоже на мои детские мечты.
«Если уж воображать себя кем-то, так уж самым талантливым и редким мастером, правильно?»
Только вот сейчас я не воображаю.
— Эй, что с тобой? — интересуется Баррон.
— Все в норме. Просто устал, ночь на дворе, и голова раскалывается.
Купим кофе по дороге, — обещает Антон. Половину стакана проливаю на футболку. Боль от ожога хотя бы немного приводит меня в себя.
Ресторан «У Кощея» словно вышел из странного отдаленного прошлого. На разукрашенной входной двери сияет латунная ручка, сбоку барельефы, изображающие жар-птиц с голубыми, красными и оранжевыми перьями.
— Бездна вкуса, — комментирует Баррон.
— Попридержи язык, он принадлежит семье, — злится Антон.
Баррон пожимает плечами, а Филип качает головой.
На улице никого, и в призрачном предутреннем свете ресторан кажется волшебным, магическим местом. Наверное, у меня плохой вкус.
Племянник Захарова поворачивает ключ, дверь распахивается, и мы заходим.
— Ты уверен, что тут никого?
— Посреди ночи? Кто тут может быть? Ключ непросто было раздобыть.
— Итак, — начинает Баррон, — здесь повсюду будут столики, куча народу: богатенькие политиканы, которым нравится водить знакомство с мафией, возможно, кое-кто из Вольпе и Нономура — мы временно заключили союз.
Он пересекает комнату и останавливается прямо под огромной люстрой с голубыми хрустальными подвесками. Даже в полумраке она искрится и сияет.
— Здесь будет подиум, долгие, скучные речи.
— А в честь чего? — оглядываюсь вокруг.
— Захаров собирает средства для фонда «Мы против второй поправки». — Баррон смотрит подозрительно; наверное, я должен это знать.
— И что — вот так просто подойти к нему? На глазах у всех?
— Успокойся, — вмешивается Филип. — В который раз говорю тебе, у нас есть план. Мы слишком долго ждали, не глупи, хорошо?
— Нужно учитывать дядины привычки. Он не будет постоянно держать поблизости телохранителей — иначе все подумают, что глава клана Захаровых боится. Вместо охраны за ним по очереди будут присматривать высокопоставленные мастера. Мы с Филипом прикрываем его задницу с пол-одиннадцатого до полпервого.
Киваю, оглядывая расписанные маслом стены. На фресках — избушка на курьих ножках и старуха в летающей кастрюле. Повсюду висят зеркала в тяжелых рамах, из-за наших отражений кажется, что в зале есть кто-то еще.
— Ты должен следить за нами. Дождешься, когда Захаров пойдет в туалет. Оттуда всех выгонят, а значит — никаких свидетелей. Там и дотронешься до него.
— Где это?
— Тут два мужских туалета, — машет рукой Антон. — Сейчас покажу. В тот, что с окном, дядя не пойдет.
Братья подводят меня к блестящей черной двери, на которой золотом изображен всадник на коне.
— Мы зайдем вместе с Захаровым, — инструктирует Филип, — Подождешь пару минут и тоже войдешь.
— А я буду в зале, — добавляет Баррон, — прослежу, чтобы все шло как надо.
Толкаю дверь. Внутри мозаичное панно во всю стену — гигантская огненно-золотая птица возле дерева, покрытого странного вида стилизованными листьями, больше похожими на капустные кочаны. Сушилку для рук тоже покрасили оранжево-красным, на фоне рисунка она почти теряется. С одной стороны кабинки, с другой — писсуары и длинная мраморная плита с блестящими латунными раковинами.
— Представь, что я Захаров. — Антон встает возле раковины. Внезапно до него доходит, что придется изображать жертву убийства. — Нет, постой. Пусть лучше Баррон сыграет дядюшку.
Они меняются местами.
— Вот так, давай.
— Что мне говорить?
— Притворись пьяным, — советует Баррон, — Ты напился и толком не понимаешь, где оказался.
Покачиваясь, подхожу к брату.
— Уберите его отсюда, — говорит тот с фальшивым русским акцентом.
Протягиваю руку в перчатке и, запинаясь, бормочу:
— Сэр, для меня такая честь…
— Вряд ли Захаров пожмет ему руку, — сомневается Баррон.
— Конечно пожмет, — не соглашается Антон. — Филип скажет, что это его маленький братишка. Кассель, давай еще раз.
— Сэр, для меня такая честь быть здесь. Вы так заботитесь о мастерах, помогаете нам дурить жалких простых людишек.
— Прекрати валять дурака, — беззлобно командует Филип. — Подумай о деньгах. Тебе нужно дотронуться до него, до кожи.
— Просуну руку под манжет. А в своей перчатке прорежу дырочку.
— Старый мамин фокус, — смеется Баррон. — Так она надула того парня на скачках. Ты вспомнил.