Как только судья предъявит вам обвинение и вы предстанете в Верховном суде перед присяжными, они выслушают ваше изложение событий, потом выслушают свидетелей обвинения и постараются решить, кто говорит правду. Но на предварительном слушании судья даже не попытается разрешить противоречия в свидетельских показаниях. Он обратит на них внимание присяжных позднее, в другом суде. И если обвинение предъявит неопровержимые факты, то тогда уж ничего нельзя будет сделать.
– Хорошо, – сказала Максин после минутного колебания, – придется мне согласиться. Я во всем повинуюсь вам.
Мейсон задумчиво посмотрел на нее:
– У меня такое чувство, что вы его не убивали. И в то же время вы чего-то недоговариваете. Однако я надеюсь узнать больше об этом деле и намного больше о вас к тому времени, когда мы закончим предварительное слушание.
– Когда это будет?
– Через пару дней. А сначала я хочу выяснить, какими фактами располагают они. После этого и я буду знать больше.
– Вы думаете, они все факты раскроют?
– Конечно, постараются попридержать как можно больше, но моя задача состоит в том, чтобы как можно больше вытянуть у них. А вы теперь стойте на своем. Скажите журналистам, что все им расскажете, как только я разрешу. А пока никому ничего. И постарайтесь не сделать опрометчивого шага, ничего такого, что сработало бы против вас.
Пол Дрейк, устроившись на подлокотнике старого кожаного кресла, предназначавшегося для клиентов, спросил:
– Почему ты не избавишься от этой рухляди, Перри?
– Какой рухляди?
– Да вот этого кресла.
– А чем оно тебе не нравится?
– Оно старомодное. Таких уже давно ни у кого нет. Во всяком случае, в современных учреждениях.
– А у меня есть.
– И что ты за него так держишься?
– Клиенту в нем удобно, он может расслабиться. Почувствовать себя как дома. Ему захочется говорить. А попробуй вытяни хоть что-нибудь из клиента, когда ему неудобно сидеть. Я хочу сказать: попробуй заставь его говорить правду. С другой стороны, если он не говорит правду, сидя в этом удобном кресле, то я прошу его пересесть вон на тот стул с высокой спинкой якобы для того, чтобы лучше слышать. Этот стул стоит напротив стола и крайне неудобен.
– Этот стул, – подтвердил Дрейк, – изобретение дьявола.
– Когда ты хочешь услышать правду, – продолжал Мейсон, – ты сажаешь клиента в удобное кресло и создаешь уверенность в стабильности, участии и комфорте. В том случае, если он настроен на сотрудничество.
– А если нет, то ты предлагаешь им вот этот неудобный стул?
– Верно. И чем неудобнее им сидеть, тем больше они начинают ерзать, стараясь устроиться поудобнее. Тогда я даю им почувствовать, что они выдают себя, раз не могут сидеть спокойно. Как только человек начинает ерзать, скрещивать то руки, то ноги, я смотрю на него с укоризной, давая понять, что вижу его насквозь и понимаю, что он не может сидеть спокойно, так как лжет.
– Ну тогда, Перри, тебе надо пригласить свою клиентку Максин и усадить на этот стул.
– А в чем дело?
– Она лжет тебе.
– В чем именно?
– Ну, скажем так, я не знаю, что она сказала тебе, Перри, но думаю, что она тебе солгала.
– Договаривай.
– Говорила она тебе о незаконнорожденном ребенке, которого родила сестра, пока муж был в армии, и которого записали на нее?
– Продолжай, продолжай, – настаивал Мейсон, заметив нерешительность Дрейка.
– Ну, очевидно, все наоборот. Ребенка родила Максин, но они с сестрой договорились придумать эту историю об измене. Муж обо всем знает, и он согласился взять мальчика. Ребенок действительно родился, пока муж был за морем, но его родила Максин, а не ее сестра Фибе Стиглер. На время родов сестры уезжали в одно место, где и оставили ребенка в приюте. А позднее, после всяких вполне законных операций, он был усыновлен Хомером и Фибе Стиглер.
– Полиции это известно? – спросил Мейсон.
– Известно? – хмыкнул Дрейк. – Да ты еще ничего не слышал, черт возьми! Отцом ребенка был Коллин Дюрант!
– Что? – воскликнул Мейсон.
– По крайней мере, так думает полиция. Они изо всех сил стараются подвести под эту версию все показания. Могу еще кое-что добавить. У них есть женщина, которая знает, что Максин была в своей квартире до восьми часов.
– Она не могла там быть, – возразил Мейсон. – Она звонила тебе с автовокзала в семь пятнадцать.
– Это она сказала, что звонила с автовокзала, – заметил Дрейк. – Избитый способ получения алиби. Человек идет в телефонную будку, узнает номер, звонит кому-то, кого нет дома, и записывает на автоответчик: «Я нахожусь в таком-то месте, мой номер такой-то. Это телефонная будка. Пожалуйста, позвоните мне». Потом, совершив убийство и заметя следы, возвращается в телефонную будку и ждет звонка. Максин знала, что ей придется сматываться. Она убрала из квартиры все, что могло заинтересовать полицию. И о канарейке она заранее позаботилась, отнесла к кому-то из близких друзей. Потом связалась с тобой, рассказала эту историю, дала Делле ключ от квартиры и удрала. Она использует нас с тобой, чтобы выстроить себе надежное алиби, чтобы мы подтвердили, что она звонила из телефонной будки на автовокзале.
– А как полиция вычислила, что отец ребенка – Дюрант?
– Они пришли к такому выводу на основании косвенных улик. Дюрант в то время увивался вокруг Максин, и они были очень близки. Возможно, откопали какие-то записи в мотелях, сделанные рукой Дюранта.
– Неужели у меня будет когда-нибудь клиент, который скажет правду?! Наверное, от удивления я упаду со стула. Или точнее будет сказать так: неужели когда-нибудь у меня будет клиент, которому я смогу поверить?
– Мне неприятно тебе все это говорить, но именно за это ты мне платишь.
– А как насчет стодолларовых банкнотов? – спросил Мейсон.
– Пока ничего. Все сходится на том, что у Дюранта был только один счет. Проверены все банки. Нигде его не знают, кроме одного места, где он имеет счет на свое собственное имя. В день смерти там было тридцать три доллара и двенадцать центов.
– Плюс еще десять тысяч в кармане, – уточнил Мейсон.
Дрейк кивнул.
– А неделю назад или около того он расплатился такими банкнотами с художником и в магазине, где покупал кисти и краски. А больше нигде не всплывали стодолларовые банкноты, Пол?