— Кровь! Кровь! — хором закричали фейры. — Зак латеп кацаль вир!
Эти слова на древнем, непонятном Герберту языке прозвучали в каменной ложбине гулко и отстраненно. Они метнулись к вершинам грубых каменных колонн. Казалось, их услышала даже порыжевшая сухая трава на склоне. Их услышало море, гулким воем откликнувшееся на призыв и так застучавшее о берег, что Герберт почувствовал дрожание земли у себя под ногами. Но еще страшнее был ответ потемневшего грозного Неба, по которому тучи понеслись с неимоверной скоростью. Неизвестно откуда взявшийся ураган заскользил по горным кряжам вокруг Каранака, и Герберт почувствовал, что сейчас не устоит на ногах.
Фейры продолжали выкрикивать что-то на своем непонятном языке. Сейчас Герберт мог разобрать лишь сильно искаженные слова «кровь», «сын» и «враг», часто повторяемые карликами. Видимо, в них и заключался основной смысл призыва. Командиру королевских гвардейцев вдруг пришло в голову, что фейры принимают его за короля, внезапно подстерегшего их на пути к Хороводу Великанов.
Черный вихрь сорвался с неба и, как гигантская воронка, втянул в себя маленьких существ, копошившихся на дне Каранакского святилища: и фейров, и светловолосого мужчину с мальчиком на руках, и связанную испуганно кричавшую женщину. Герберт почувствовал острую боль в груди, словно кто-то проник туда раскаленным куском железа. Затем последовал резкий удар в стену, выкинувший рыцаря за пределы вихревого потока. В глазах у него потемнело, он чувствовал, что летит вниз, но не расцепил рук, продолжая прижимать к себе мальчика. В его ушах слышался только мощный, как раскат грома, рев: «Не тот!»
Никчемные слуги чудовища падали вниз, словно сгнившие плоды с дерева. Последнее, что рыцарь успел заметить, было распростертое на земле мертвое тело Бард-о-Вата, несшееся на него с невероятной скоростью. Страшный удар сотряс все естество Герберта. Больше он ничего не видел.
Когда воин разлепил веки, свет показался ему чужим. Каранак, или то, что от него осталось, был пуст. Каменные колонны, поставленные здесь на века, валялись разметанными по сторонам. Ураган отнес их далеко от святилища и разбросал в долине. Герберт приподнялся на локтях. Он не разбился, потому что упал прямо на тело Бард-о-Вата. На животе рыцаря сидел малютка Бран и горько всхлипывал от страха.
— Ну-ну, малыш, — Герберт совершенно не знал, как разговаривать с детьми. — Видишь, я пока жив, значит, мы еще поборемся с ними.
Но бороться было не с кем. Фейры валялись вокруг них. Их скрюченные тела были разбиты и исковерканы. Наверное, для существ таких размеров встреча с ураганом оказалась еще страшнее, чем для человека.
Как ни странно, Бран не пострадал. У мальчика только текла носом кровь. Падение с высоты прошло для него почти бесследно, так как он приземлился на живот Герберту, и рыцарь порадовался, что сумел, даже теряя сознание, не выпустить малыша из рук.
— Давай-ка подниматься, сынок, — глухо обратился к нему граф. Воин обнаружил, что от удара о землю у него совсем пропал голос.
— А Зила? — Бран все еще плакал.
Герберт огляделся по сторонам. Нянька сидела в отдалении у камня и не подавала признаков жизни. Прихрамывая, командир королевских гвардейцев приблизился к ней и осторожно постучал тыльной стороной ладони по щекам.
— Эй, женщина! Чего сидишь? — не сказать, чтобы он умел обращаться с прекрасной половиной человечества так, как она того заслуживает. — Вставай, ребенок плачет! Все-таки ты его нянька — не я.
Зила подняла веки. Сквозь туман, плывший у нее перед глазами, она различила грубоватые черты лица того воина, который подставил свою руку и спас ей жизнь.
— Господин мой, — залепетала она, — я сейчас, сейчас. Только приду в себя и заберу у вас ребенка. Конечно, негоже такому рыцарю, как вы, возиться с детьми, хоть они и королевские! Ой, ой, как я спиной ударилась! Бран, крошечка моя, с тобой все в порядке? Дядя нас спас. А где же проклятые карлики?
— Замолчи, женщина! — не выдержал Герберт. — Я думал, что моя жена много говорит. Дудки. Ты успеваешь сказать десять слов за то время, пока она только открывает рот!
— Ах, простите, мой прекрасный воин, — Зила, кряхтя, оторвала свой грузный зад от земли и заключила Брана в объятия. На ее груди маленький принц почувствовал себя в безопасности, а нянька, вскинув августейшего отпрыска на руки, ощутила себя увереннее. — А не стоит ли высокочтимому рыцарю, чья жена такая молчунья, поискать свою лошадь? — спросила она язвительно. — Ребенок голоден и устал.
Когда же Герберт не без труда нашел коня, запутавшегося в колючих кустах терна, привел бедное перепуганное животное в чувство ударами тяжелой железной рукавицы по морде (видит Бог, ему этого очень не хотелось делать), усадил Брана впереди себя, а няньку сзади, Зила осведомилась:
— Не соблаговолит ли досточтимый сэр сообщить, куда он намеревается отвезти сына короля Арвена?
— К себе домой, — хмуро отрезал Герберт. — И, ради Бога, помолчи, у меня голова раскалывается.
— Раз она не раскололась у вас от удара о землю, значит, достаточно крепкая, — фыркнула нянька, обхватив его сзади руками за пояс. — Поехали.
Командир королевских гвардейцев потерял много крови из глубокой раны в предплечье и едва держался в седле. Уже сидя верхом, Зила перетянула ему руку куском ткани, оторванным от подола своей нижней рубахи. Затем, свесив голову набок, чтобы Бран мог ее хорошо слышать, она всю дорогу бубнила мальчику на ухо какие-то сказки. Слушая их, принц не капризничал и не просил есть. Герберт был ей за это благодарен, потому что еле справлялся с лошадью.
Только к концу дня рыцарь и его спутники добрались до укрепленного поместья графов Лисских. Зила, сама чуть не падавшая от усталости, сняла принца с лошади и отнесла его в дом. «Никогда не одобрял того, что делает беотийский король, — думал воин, — но, кажется, на этот раз он поступил правильно, найдя для Брана такую няньку. Она заботится о чужом ребенке больше, чем о себе». Герберт все еще ощущал приятную близость ее пышного тела, прижимающегося к его спине во время езды. Он вспомнил свою вечно перепуганную жену и хмыкнул: «Ох, уж эти самоуверенные беотийские девки! Может быть, я предложу ей стать моей наложницей. А может, она пошлет меня к черту. Тоже бывает. Во всяком случае, попрошу Арвена снять с нее ошейник рабыни: такая преданность маленькому принцу заслуживает награды».
Вечером следующего дня после битвы на Мелузинском побережье Арвен получил известие о страшном поражении, нанесенном на севере его войскам вышедшими из-под земли людьми. В довершение всего карлики высосали у погибших кровь, от чего стали еще сильнее.
— Плохи дела, — сказал Хаген, нервно пожевывая травинку. — Это фейры.
Львиный Зев кивнул.
— Что ты намерен предпринять?
За последнее время норлунг не то чтобы научился доверять беотийцу — для этого он был слишком подозрителен, — но все же привык к тому, что на Хагена можно положиться. Владыка Плаймара, пережив страшные дни бестелесного блуждания, постарел, помрачнел, стал сдержан и куда менее подвержен чужому влиянию. Тайное знание далось ему нелегко. Теперь он видел в Арвене не просто государя соседней страны. Иногда Львиный Зев ловил на себе взгляд его настороженных серых глаз, и тогда казалось, что Хаген смотрит на норлунга не совсем как на человека.