— Они съели моего брата. — упрямо выдохнула медведица.
— Как съели? — озадаченно переспросила Бреселида.
Умма запинаясь и жестикулируя толстыми пальцами, изложила свою версию. Когда она останавливалась, подыскивая нужное слово, Ярмес вставлял короткие реплики.
— Он видел. — девушка ткнула в него пальцем. — Но ничего не мог сделать один.
— Да, вдвоем вы много натворили. — скептически протянула сотница. — А ты собственно кто? Ты здешний?
— Я их родственник. — Ярмес показал на столпившихся у пещеры Собак. — Дальний. Мое стойбище вымерло зимой.
— Ладно, — кивнула сотница и снова повернулась к жителям деревни. — Я не могу вас рассудить — это дело царицы. Я возьму с собой сестру убитого и тех женщин, которых она обвиняет. — Бреселида поморщилась. — Кажется, их осталось только две. А вы сидите смирно! — она сдвинула брови.
Меотянки помогли Умме и сестрам-преступницам взобраться верхом. Благо после потерь под Дандариком свободных лошадей хватало.
Впереди за неглубоким распадком маячил лесок, за ним теснина и снова склон, поросший кривоватыми соснами.
— Вперед. Шагом. — приказала Бреселида. — Надо отъехать отсюда подальше, чтоб встать лагерем.
— Собаки теперь убьют меня! — Ярмес с отчаянной силой вцепился в узду ее лошади. — Как только вы уедете.
Сотница недовольно покусала губу. Двое мужчин в отряде — это уже через чур. Двое на 80 баб — начнутся распри. Да и вообще мужчина в сотне — плохая примета. Но сейчас ее всадницы очень устали. Они больше всего хотят перестать двигаться, вытянуться в струну и умереть. Хоть бы и на этих камнях!
Бреселида кинула враждебный взгляд на сестер-собак, которые пожирали родственника ненавидящими глазами, и, наконец, решилась.
— Садись. Вон, на чалого. Удержишься верхом?
Парень помялся и не без труда влез лошади на спину.
— Будешь ехать с нами до тех пор, пока сможешь держаться сам. — сказала амазонка. — Не удержишься, скину в первой же яйле.
Ярмес молча кивнул.
— Не думай о нас плохо. — смягчилась всадница. — Просто у меня мало времени. Если не сможешь, обещаю оставить тебе лук и немного еды. Выбирайся сам.
— А эти как? — осмелился спросить он, кивнув в сторону Уммы и ее невольных спутниц.
— Эти — другое дело, — с неохотой признала Бреселида, — они для царского суда. Нельзя позволить, чтоб роды вырезали друг друга. — всадница вздохнула. — Их мы довезем хоть на крупах собственных лошадей. А ты — человек без семьи, и твоя смерть никого не затронет. Прости.
Спустившись ниже по склону, отряд остановился на привал в буковом лесу. Широкие кроны деревьев с трудом пропускали солнце, и толстые зеленоватые стволы отливали старой бронзой. Здесь было нежарко, мягкий полумрак в гуще сменялся рассеянным светом на прогалинах, где-то поблизости журчал ручей.
Найдя место посуше, Бреселида приказала расседлывать лошадей и обтирать их пучками травы.
— Привести тебя что ли в порядок? — задумчиво обратилась Радка к Умме. Она порылась в своем пестром, расшитом бисером мешке и извлекла оттуда ножницы. — Умма, я с тобой говорю.
Девушка вздрогнула и удивленно уставилась на синдийку, подошедшую к ней с костяным гребнем в руках.
— Нельзя ходить с одной косой. — наставительно сказала та. — Тебя все засмеют.
Медведица фыркнула.
— Пусть попробуют. — она показала увесистый кулак. — Я уже несколько месяцев так хожу…
— Делай, что говорят. — цыкнула на нее Бреселида. — У нас не любят лохматых.
Умма заворчала, но подчинилась.
— Сядь на камень, — попросила ее Радка. — Вот так, не горбись, держи спину прямо, расплетай вторую косу. — у нее аж руки подрагивали от нетерпения.
— Не зли ее. — посоветовала Бреселида. — А то пострижет тебя как лису во время линьки.
Радка оттяпала Умме вторую косу и сровняла концы.
— Посмотри, какая ты милашка. — синдийка с гордостью подсунула Умме под нос медное зеркальце.
— Дух! — завопила девушка и, со всей силы оттолкнув руку Радки, вскочила на камень. — У тебя там горный дух!
— Слезай, — уговаривала ее всадница. — Это всего лишь твое отражение.
— Как в бочке с водой. — поддержала подругу сотница.
Пока они препирались, Ярмес забрал срезанную косу Уммы и отнес за ближайшую россыпь камней. Там он с большим трудом отвалил один увесистый валун, немного разрыл под ним землю, закопал свой трофей и снова вернул камень на место. Затем собрал с земли мелкие пряди, сгреб листву вокруг камня, на котором продолжала сидеть Умма, принес горячую ветку из костра и поджег ворох сухой трухи. Пламя весело вспыхнуло, пожирая остриженные волоски.
— Теперь никто не сглазит твою силу, девушка-медведь, — сказал он с чувством исполненного долга.
— Зовите меня Бера. — откликнулась та, — я принимаю имя в честь брата. — ее глаза, не мигая смотрели на огонь.
«Амазонки» уже повесили над костром старый походный котелок, и пока вода отказывалась закипать, жарили кусочки свежей оленины, нанизанные на длинные прутья.
Сумерки наступили рано. Под плотным пологом листвы царила почти комнатная темнота. Слабые огоньки костров погасли, и ночной лес стеной обступил путников. На них давила громада гор, давили твердые, но живые тела деревьев, которые, казалось, все ближе подступали друг к другу, замыкая отряд в душком кольце стволов.
До земли не долетало ни ветерка. Лишь шумел ручей, но и его звук, такой веселый днем, сейчас в неожиданно наступившей тишине, жал на уши. Он ревел, как целый горный поток. За его адским грохотом не было слышно даже всхрапывания лошадей, не то что укладывавшихся на ночлег подруг. Не все обладали обостренными чувствами, как Бреселида. На многих горный лес не производил гнетущего впечатления. Подумаешь, неба не видно! Спать, так спать. Не все ли равно где?
Про себя всадница знала, что не заснет. Она с отвращением чувствовала, как холодок страха начинает ползти от кишок к горлу. У ног сотницы клубочком свернулась Радка и, зажав в кулаке костяную расческу с острыми зубьями, сладко посапывала. Выросшая в степи синдийка тоже побаивалась тесноты лесов и ущелий, но уверяла, что гребень спасет ее от злых духов.
Бреселида слабо улыбнулась. Она знала, чтоб подавить собственный страх, ей надо кого-то защищать, командовать, распоряжаться. Тогда испуг пройдет, изгнанный чувством долга. Но вокруг как назло все уже захрапели. Ей же постоянно казалось, что из-за ближайшего валуна или дерева вот-вот появится кто-то чужой, злобный — хозяин здешних мест. И некому будет даже поднять тревогу, ведь врага не заметят в такой темноте, пока он не вцепится клыками в горло одной из спящих «амазонок» или не размозжит кому-нибудь камнем голову.