Бреселида стиснула ее руку.
— У нас, кажется, нет другого выхода. — шепнула она. — Твой отказ синды воспримут как повод к набегу…
— Чего ты беспокоишься? — пожала плечами всадница. — Можешь отпустить и меня, и золото. Нас доставят в целости и сохранности. Вот потом, — девушка облизнула пересохшие губы, — начнутся сложности с родом Псаматы. Все, что угодно, вплоть до поединка с наследниками этой коровы, — Радка ткнула пальцем в сторону мертвой кочевницы. — Ведь мне, как победительнице, переходит ее имущество.
— Я не хочу отпускать тебя одну, и не могу ехать с тобой. — вздохнула сотница. — Возьмешь два десятка лучниц. Хотя это, — она махнула рукой, — Капля в море.
— Даже весь наш отряд будет каплей в море против нескольких родов. — успокоила ее всадница. — Я поеду с синдийками одна. Не бойся. Я же вижу, что ты очень торопишься в Гаргиппию.
Бреселида помотала головой, прекрасно понимая, что оставляет Радку фактически заложницей, пока не расскажет Тиргитао о том, что творится в горах.
— Сможешь потянуть у синдов время? — спросила она. — Мы доскачем до столицы, я возьму подкрепление — сотни две — еще золота и к тебе. Думаю, дело с родом Псаматы кончится миром.
Радка кивнула.
Бреселида повернулась к спутницам Псаматы.
— Я обещаю по паре овец каждой, но голова моей подруги должна остаться на месте.
Те согласно закивали.
Вечером «амазонки» в рыбачьей хижине командира собирали золото в расстеленный на полу плащ Радки.
— Снимайте все. — грустно потребовала Бреселида, и первая стянула с головы обруч, перехватывавший волосы. — С оружия тоже.
Стуча, на пол падали кольца, браслеты, диадемы — маленькие, чтоб удобно было носить под шлем. Пришлось расстаться с золотыми накладками на ножны, седла и удила, выколотить драгоценные камни из рукояток мечей, снять обкладку с колчанов, вынуть из кожаных мешков дорогие чаши…
— Мы выглядим так, словно нас обобрали разбойники. — Фыркнула Гикая.
— В следующем походе возьмете себе двойную долю. — отозвалась сотница. — А Радка — четвертую часть всего. За риск.
— Спасибо, что не хоронишь. — хлопнула ее по плечу подруга, но голос у синдийки был грустным.
На следующий день она вместе со спутницами Псаматы покинула Цемесс.
Многие не придают значения снам. А было время, когда цари казнили пророков за неверно истолкованный сон. И даже Зевс — царь богов — не находил себе места, если не мог разгадать видения.
Однажды после большой грозы, когда фиолетовая туча с черной бахромой, на которой Загрей катался по небу и пугал овечек своей матери, изрядно выплакалась, молодой Зевс заснул в ней, даже не сняв сандалии. Он сунул ноги во влажный край своего мягкого ложа, чувствуя, как под их тяжестью из небесного брюха вытекают последние капли. Земля внизу радовалась дождю и пряно благоухала крокусами — ведь была весна, и весь Крит от каменных ступеней Лабиринта до Рогатой бухты покрывали эти алые цветы.
Позевывая, Загрей смотрел, как девушки с наголо выбритыми синими головами торжественно ступают между цветов, словно между распустившихся капелек крови. Они готовились по очереди спуститься в подземелье, и сначала «отец богов» раздумывал, не взять ли одну из них на ложе. Но потом сон разморил его, Зевс повернулся на другой бок, натянул на себя край тучи посуше и брезгливо выпихнул ногой из своей постели последнюю молнию.
Она полетела вниз, ударилась в камень у самого Лабиринта, «ой!» воскликнули девушки, Зевс заснул.
Ему снились хорошие сны. Он быком гонялся за бритоголовыми красавицами по подземелью, а они визжали от восторга. Однако вскоре бык выскочил на посыпанную песком арену, перед ним возник молодой золотоволосый герой в кожаном фартуке. Он взмахнул двойным топором, голова быка отскочила, как у детской игрушки, и покатилась прямо на подставленное блюдо, орошая кровью лепестки белых крокусов, рассыпанные на нем.
И тут же Загрей ощутил себя длинным колосом пшеницы, отяжелевшим от зерна. Он раскачивался на ветру вместе с тысячами других колосьев в бескрайнем поле, посреди которого стояла резная кровать. Он сам выстрогал ее из ели для себя и Геро, когда она стала его женой.
На кровати спал Зевс — колос видел это со стороны. А справа подкрадывался Гефест с тонкой золотой сетью в руках, которую сковал для неверной Афродиты. Только когда хромой кузней накинул на «отца богов» неразрывные путы, Загрей понял, что в ловушке. Он не мог двинуть ни рукой ни ногой. В головах ложа молча встала Трехликая и, проследив за взглядом ее пустых глаз, Зевс увидел, как по полю к нему движется солнечный лучник. Он срезает колосья золотым серпом, и серп этот хорошо знаком Громовержцу…
От ужаса «отец богов» закричал и проснулся. Он сидел в мягкой, как орлиный пух, туче. Над головой тихо гас небосвод, расчерченный на западе алыми перьями облаков. Внизу девушки давно перестали петь, спустились к своему быку и плотно заперли двери из зеленой бронзы.
Все было спокойно. Но страшный сон не шел у Зевса из головы, ведь в руках у проныры-гиперборейца был тот самый серп, которым когда-то он, Загрей, оскопил своего отца Кроноса и положил конец его бесчинствам на земле.
Этот серп принадлежал Триедной Матери, когда она в облике Деметры в венке из спелых колосьев выходила осенью жать пшеницу. Неужели Геро сговорилась с Фебом? И отдала ему свой серп, как некогда вручила его юному Загрею? Ее глаза тогда были полны понимания, а улыбка сулила неземное блаженство. Неужели круг времени повернулся так быстро? И теперь внизу он, Зевс, а наверху солнечный лучник?
Нет, так скоро расставаться с завоеванной властью «отец богов» не собирался! Зевс пришпорил тучу и понесся на северо-восток, мимо бисером рассыпанных в вечерней воде островов к бесконечно далекой и бесконечно высокой горе, подножие которой уже скрывала ночь, а за вершину цеплялось солнце.
Геро, как и подобает доброй супруге, была дома. Она сидела у окна и пряла овечью шерсть. Руно, выходившее из-под ее пальцев, тут же становилось золотым. У ног богини суетились дактили, сматывая пряжу в сияющие клубки.
Вся комната была залита теплым светом уходящего дня. Но мирная картина не произвела на Зевса успокаивающего впечатления. Едва взглянув на дактилей, он вспомнил, что эти маленькие смешные существа возникли из пальцев левой руки Кроноса, которые в ссоре отрубила серпом богиня, досадуя на возлюбленного за лень. Еще сильнее «отец богов» задергал щекой при виде чудесных клубочков. Они предназначались для героев, служивших Великой Матери. Именно такой моток пряжи вручила длинноволосому афинянину бритая девушка с Крита, когда он спустился в Лабиринт, чтоб убить Быка.
— Приветствую тебя, супруг мой. — Геро встала и сложила пряжу.
Ее манеры были учтивы, а глаза, как и подобает, опущены долу. Но и в голосе, и в безмятежной улыбке матери Зевсу почудилась насмешка.